«МИРОВОЙ КРИЗИС 1911 – 1918. Уинстон С. Черчилль. Книга І и ІІ Сокращённое и пересмотренное издание С дополнительной главой о...»

-- [ Страница 1 ] --

МИРОВОЙ КРИЗИС

Уинстон С. Черчилль.

Книга І и ІІ

Сокращённое и пересмотренное издание

С дополнительной главой о сражении при Марне.

http://on-island.net/History/Churchill/WorldCrisis/

Книга 1. “1911 - 1914”.

Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2005 – 2007г, с

“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert

(Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York ISBN-13: 978-0-7432-8343-4 ISBN-10: 0-7432-8343-0 Полдень. Летняя отрада.

Дрёма, тишь. Ручей журчит.

В сон ворвался рокот ада Барабан вдали стучит.

Он повсюду, звук зловещий Между солнцем и травой Братья наши пушкам в пищу Маршируют на убой.

"Шропширский паренёк", XXXV.* (Везде, где это отдельно не указано, перевод Crusoe).

Книга. І Моей жене.

Предисловие.

Глава 1. Чаша гнева.

Глава 2. На пути к Армагеддону.

Глава 3. Агадир.

Глава 4. В Адмиралтействе.

Глава 5. Фронт Северного моря.

Глава 6. Ирландия и европейское равновесие.

Глава 7. Кризис.

Глава 8. Мобилизация флота.

Глава 9. Война: переправа армии.

Глава 10. Вторжение во Францию.

Глава 11. Марна.

Глава 12. Война на море.

Глава 13. Антверпен и порты Канала.

Глава 14. Лорд Фишер.

Глава 15. Коронель и Фолкленды.

Глава 16. Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.

Глава 17. Турция и Балканы.

Предисловие.

За десять послевоенных лет я написал четыре тома, теперь они сведены к одной книге.

Я давно желал соединить материал в единое целое и придать работе форму, доступную широкому читателю.

Книги предыдущего издания выходили с интервалом в два года:

отсюда неизбежные повторы и диспропорции. Более того: на свет успело появиться множество печатных трудов, и сегодняшний читатель знает не в пример больше. В новом издании весь материал переработан, и продолжительное повествование получило сжатую форму. Я не увидел нужды в существенном изменении фактической основы, принципы изложения и выводы остались теми же, что и были. Основные документы перепечатаны в неприкосновенности. Вместе с тем, удалена масса технических подробностей и некоторые, потерявшие смысл за десять послевоенных лет, оправдания моей собственной деятельности.

Я уделил первостепенное внимание главной теме повествования и отодвинул частные, связанные с моей работой, вопросы.

Тем не менее, и повсюду, где это оказалось возможным, использованы новые сведения. Эпизод с отставкой лорда Фишера несколько изменён. Теперь я вижу дело по иному, разоблачения в мемуарах Асквита и биографы самого Фишера осветили поведение старого адмирала куда как менее милосердным светом. Я изучил новейшие и достоверные материалы и существенно дополнил рассказ о великих битвах во Франции. Но суть моих взглядов не изменилась, и я остаюсь при прежней критике ошибок военного времени в морских, военных и политических делах.

Новая редакция выдержана в едином стиле: автор, в меру своих сил, следует методам Дефо и использует композицию “Записок кавалера”. Исторические эпизоды нанизаны на прочную нить беспристрастных воспоминаний. Работа не претендует на всеобъемлющий охват событий, но поможет найти ключевые проблемы и важнейшие решения в неимоверной массе материалов о войне. Я вознамерился и постарался – усердно и честно – раскрыть перед читателем ход и подоплёку военных дел. Случилось так, что большая часть десяти или даже двенадцати лет моей жизни во времена Великой войны прошла за работой на ответственейших постах: первый лорд Адмиралтейства, министр военного снабжения. Я оказался в потоке грандиозных событий и досконально знаю их подоплёку.

Читатель найдёт в книге факты, цифры и выводы: я ручаюсь за их достоверность.

Отдельные тома переведены на семь, а то и более, языков, стали предметом критики и обсуждений в тысячах статей. Но я не желаю переделок - малозначительные вопросы по существу общщих выводов не дают к тому повода, перед вами завершённый труд и я уверен, что историки будущего не поколеблют его в неотъемлемых основах.

Уинстон С. Черчилль, Чартвелл, Кент.

Глава 1. Чаша гнева. 1870-1904.

В благословенные дни королевы Виктории мало кто мог вообразить будущее с его жесточайшими испытаниями и великими победами. Граждане привычно толковали о славе британской империи, восхваляли Провидение за заботу, за спокойное довольство, за благополучное избавление от многих опасностей длинного пути.

История военных усилий британского народа в изложении для школьников, завершалась падением Наполеона; казалось, что ничто на море и суше не может превзойти величия Ватерлоо и Трафальгара. Невиданные, небывалые виктории мнились предназначением, подобающим финалом долгой юдоли островного народа, исходом тысячелетних дерзаний, завершением пути от малости и слабости к мировому главенству.

Три раза за три столетия Британия спасала Европу от военного порабощения. Три страны,

Нидерланды, Бельгия и Люксембург троекратно оказывались в лапах военных насильников:

Испании, французской монархии, французской империи. И трижды, Британия, оружием и политикой, в союзах и в одиночестве, опрокидывала агрессора. Всякий раз борьба начиналась при полном превосходстве врага, каждая схватка затягивалась на долгие годы, Англия рисковала всем и всегда выигрывала; последняя победа стала и величайшей: мы обрели её среди грандиозных руин, в битве с неприятелем самой ужасной силы.

Именно такими словами учитель завершал урок; как правило, на этом заканчивался и учебник. История показывает как страны и империи поднимались к зениту могущества, блистали, перерождались, терпели крах. Со времён королевы Елизаветы, Англия, троекратно и успешно, преодолела один и тот же путь, прошла через одну и ту же последовательность грандиозных событий: мыслимо ли четвёртое повторение? Вообразимы ли дела куда как большего размаха? Но случилось и мы, живущие сегодня, тому свидетели.

Неимоверная мощь противоборствующих сторон и чудовищные средства разрушения отличают Великую войну от боевых схваток древности; предельная безжалостность – от войн современности. Военные кошмары всех времён явились разом, одновременно и мирное население, наравне с солдатами, нашло себя в их гуще.

Великие державы отринули просвещённость перед угрозой самому государственному бытию. Германия встала на путь террора, распахнула врата ада, и жертвы насилия пошли за ней следом, шаг за шагом, в отчаянном и понятном желании мести. Каждый случай поругания человечности, любой отход от норм международного права побуждал к ответным, новым репрессалиям, нарушителю воздавалось надолго и сторицей. Борьба шла непрерывно, без перемирий и переговоров. Раненые солдаты умирали на нейтральной полосе среди гниющих мёртвых тел. Торговые и нейтральные суда, плавучие госпитали шли на морское дно; тонущих предоставляли собственной участи, удержавшихся над поверхностью вод расстреливали. Счёт шёл не на отдельных людей, но на целые народы и их морили голодом: истово, чохом, без различия пола и возраста, в надежде привести к покорности. Артиллерия крошила города и памятники. Бомбы падали, не разбирая цели.

Ядовитые газы многих сортов душили и жгли солдат, для кремации живых людей выдумали особый, жидкий огонь. Объятые огнём человеческие останки падали с небес, моряки медленно умирали от удушья в темноте морских глубин. Военным усилиям мешало лишь оскудение людского поголовья. Не армии, но народы потерпели в годах борьбы и бежали с единого, огромного поля брани; вся Европа, большая часть Азии и Африки обратились в сплошное военное ристалище. К концу битвы, для христианнейших, просвещённых и учёных государств оставалось лишь два запрета - на пытки и каннибализм: в них не было практической пользы. Но мужественные сердца людей вынесли всё: мы, наследники каменного века, потомки покорителей природы с её тварями и катаклизмами, приняли ужасную, братоубийственную муку в неожиданной стойкости.

Разум высвободил душу из средневековой робости и человек вышел на смерть в природном достоинстве. Нервная организация людей двадцатого века вынесла моральные и физические тяготы непосильные для наших примитивных предшественников. Человек остался непоколебим в непрерывной череде испытаний, он шёл в ад бомбардировок, возвращался из госпиталя на фронт, выходил против стай голодных субмарин и не терял себя, но нёс через муки свет здравого и милосердного разума.

В начале двадцатого века никто не замечал скорости развития цивилизации. Народы познали свою истинную силу лишь в конвульсиях битвы. И после первого года войны вряд ли кто-то понимал, какие ресурсы – воинские, материальные, духовные, чудовищные, почти неисчерпаемые - стоят за каждым из противников. Чаша гнева переполнилась, накопленная мощь хлынула через край богатых закромов. Цивилизованные сообщества наливались соками со времени наполеоновских войн и почти не мерились силами с 1870 года. Местами и временами случались военные эпизоды. По поверхности, непрерывно и спокойно подъемлемой приливом, пробегало и спадало волнение. Ужасный звук труб Армагеддона застал человечество в невиданных доселе силах, в состоянии, невообразимом и для самого оптимистичного ума прошлого, в неустрашимости, выносливости, способности мыслить, заниматься науками и машинерией, в умении организовывать дела.

Викторианская эпоха прошла в накоплении общественных средств, но росли не только груды материальных ценностей: весь мир развивал и умножал элементы и факторы государственной силы. Образование распространялось среди многомиллионных народных масс. Наука отпирала неисчерпаемые кладовые природы. Перед нами распахивались двери, одна за другой. Человечество несло свет в тёмные и загадочные прежде ходы, разрабатывало и открывало для общего пользования штольню за штольней, штрек за штреком и в каждой галерее находились ходы в две новые, а то и более. Каждое утро мир узнавал о запуске новых машин. Наступал вечер, время отдыха и ужина, но машины продолжали работу. Мы спали, а колёса продолжали крутиться.

Общественный разум не отставал. Дизраэли говорил о начале девятнадцатого столетия: “В те дни Англия была домом для немногих – для очень немногих.” Каждый год правления Виктории разрушал и двигал границы. Каждый год новые тысячи частных людей задумывались о своей стране, о её истории, обязанностях перед прочими державами, перед миром, перед будущим и осознавали огромную меру личной ответственности за наследство, полученное по праву рождения. Каждый год широкое сообщество квалифицированных рабочих получало изрядную порцию новых материальных довольств. В какой-то мере, прогресс облегчил и трудный удел народных масс. Улучшилось здоровье и телосложение популяции тружеников, жизнь мастерового и его детей стала светлее, умножились гарантии на случай некоторых, самых тяжких ударов судьбы, пролетарий заметно вырос числом.

Взревели трубы войны и у каждого класса, у всех чинов и званий нашлось что-то для отечества. Одни предоставили нуждам страны свой ум, другие – богатство, кто-то вложил в дело энергию и азарт предпринимательства, иные – замечательную личную храбрость, упорство силы, терпение слабости. Но никто не дал больше и с большей охотой, чем простые люди - женщины и мужчины, без никаких сбережений, с единственным источником пропитания – нерегулярным месячным жалованием, с имуществом из скудной домашней утвари и носимой одежды. Они живо различали добро и зло, хранили верность привычным знамёнам, любили и гордились отечеством. Именно они отвели от нас беду в долгих испытаниях: мир не видывал подобных людей.

Но эволюция не остановилась у какой-то государственной границы. Во всех суверенных странах, малых и великих, неуклонно рос национализм и поднимался патриотизм; во всех государствах, свободных и несвободных, бытовали законные организации и институты – объединения граждан, они пестовали народное чувство и придавали ему вооружённое направление. Не пороки, но более добродетели национального духа получили неверное или вредное развитие от правителей и привели их к гибели, а мир к катастрофе.

Как велик их грех, в чём, на деле, повинны руководители Германии, Австрии, Италии, Франции, России, Британии? Можем ли мы предположить в этих высокопоставленных и ответственных людях злокозненные намерения и волю к исполнению чёрного дела? Если изучение причин Великой войны и вызывает какие-то эмоции, то это, прежде всего, ощущение скверного контроля человека над ходом дел мировой важности. Прекрасно сказано - “людям более чем свойственно ошибаться в своих планах.” Не будем спешить с обвинением побеждённых во всех грехах, равно как и с полным оправданием победителей, но вообразим самого компетентного человека: ум его не безграничен, авторитет пререкаем, он действует среди общественного мнения и может работать над трудной задачей лишь временами и отчасти; поставим полномочного эрудита перед сложнейшей задачей, перед проблемой, много выше его возможностей, огромной, переменчивой во времени, с неисчислимым количеством деталей – вообразим всё это и задумаемся.

Более того - одно событие влекло за собой другое и никто не смог разорвать их цепь. Германия тащила всех за собой, в жерло вулкана, бряцая оружием, упорно, безоглядно и грубо. Это истина, но непременное и яростное негодование России и Франции двигалось Германией и ею же двигало. Что могла предпринять Британия? Возможно, что какие-то уступки в материальных интересах, некоторые обязывающие шаги - дружеские и, вместе с тем, непреклонные - могли бы своевременно примирить Францию с Германией и дать миру великий союз: единственный способ сохранить спокойствие и процветание Европы. Я не могу этого утверждать, но знаю лишь одно: мы, со всевозможными усилиями вели страну в сгущающихся сумерках вооружённого мира, старались уйти от войны сами и отвести прочих, но когда случилось – прошли через шторм и спасли Британию.

Вражда Франции и Германии началась издавна, здесь нет нужды перечислять древние инциденты, писать историю столетних конфликтов, равно как и оценивать правоту или провокативность действий той или иной стороны.

Откроем историю Европы с новой главы:

18-го января 1871 года, Версальский дворец, германский триумф, провозглашение единой немецкой империи. Звучат слова: “Европа потеряла госпожу и обрела хозяина.” В мир вошла молодая, могучая держава с основанием в обильном населении, вооружённая науками и познаниями, организованная для войн и коронованная победой. Истощённая, побитая, расчленённая, одинокая Франция, обречённая решительным и усугубляющимся демографическим упадком, лишилась Эльзаса, Лотарингии и ушла на второй план, в изоляцию, со стыдом и в скорби об утраченной славе.

Но вожди германской империи не питали иллюзий и видели в поверженном антагонисте грозный нрав и непреклонную решимость. “То, что мы добыли оружием за полгода – говорит Мольтке – придётся защищать оружием полвека, чтобы не потерять снова.” Бисмарк, с его рассудительностью, пожелал ограничиться Эльзасом, но военные вынудили взять вдвое, и германский канцлер встревожился: с той поры и до конца политической карьеры, предвиденье мрачного будущего не оставит его.

В 1875 году Германия вознамерилась вновь сокрушить возрождающуюся Францию.

На этот раз, настроение мирового сообщества и решительное противодействие Британии обуздали Бисмарка и канцлер, с присущими ему энергией и талантом, приступил к защите германского господства и имперских завоеваний системой международных союзов. Он знал, что цена мира с Францией слишком высока для Германии. Он понимал, что его детище, новая империя, не уйдёт неизбывной ненависти грозного народа. Он видел непререкаемый императив и, с необходимостью, выводил из него следствия. Германия не могла позволить себе более врагов. В 1879 году, канцлер заключил союз с Австрией. Через четыре года партнёрство расширилось до Тройственного союза: Германия, Австрия, Италия. Секретный договор 1873 года вовлёк в альянс Румынию. Но одной страховки категорически не хватало: потребовался и появился договор перестраховки. Тройственный союз не помогал канцлеру в главном страхе: возможной коалиции Франции и России. Он понимал, что ничем не сбалансированное объединение с Австрией нёсёт в себе естественные предпосылки франко-русского сближения. Не стоит ли поработать над союзом трёх императоров – германского, австрийского и русского? Это принесёт ошеломительные преимущества и прочную безопасность. Прошло шесть лет; в 1887 году, интересы России и Австрии столкнулись на Балканах, конфликт разрушил главную, безукоризненную схему Бисмарка и канцлер – за неимением лучшего – обратился к договору перестраховки с Россией. Договор защитил Германию от агрессии со стороны объединённых России и Франции. Другая сторона, Россия, упрочилась на Балканах: австрогерманский союз обязался не препятствовать русским интересам на полуострове.

Канцлер шёл на предусмотрительные меры и пускался в умелые предприятия с целью дать Германии мир и довольство плодами победы. Система Бисмарка предполагала непременную и продолжительную дружбу с Великобританией. Это диктовалось необходимостью: все знали, что Италия никогда не пожелает войти в какие-либо дела, чреватые войной с Англией; сегодня нам известно, что Рим настоял и выразил свою волю в особой статье оригинального, секретного текста договора о Тройственном союзе. Поначалу, Британия весьма благоволила альянсу трёх. Франция лечила раны в изоляции, Германия утвердилась в положении континентального гегемона и пользовалась всеми преимуществами бурного индустриального развития: так прошёл конец девятнадцатого века. Политика Германии поощряла Францию искать утешения в колонизации новых земель: Бисмарк уводил Францию из Европы и, попутно, способствовал удобным для Германии франко-британским трениям и соперничеству.

В Европе стало сумрачно, но тихо, Германия процветала в мощи и великолепии – так продолжалось двадцать лет, до 1890 - года падения Бисмарка.

Железный канцлер ушёл от долгих трудов, и новые власти кинулись крушить его совершенную политическую конструкцию. Скверное турецкое управление довело Балканы и Ближний Восток до опасной точки возгорания. Прилив пан-славянизма и сильное антигерманское общественное течение в России набирали силу и размывали основание договора перестраховки. Рост германского аппетита сопутствовал процветанию страны.

Европы более не хватало, империя обратила взор к колониям. Германия превзошла всех в армии и задумалась о флоте. Молодой император, свободный от опеки Бисмарка, нашёл в преемнике канцлера – Каприви – и новых государственных чинах меньшего ранга обходительных помощников; началось радостное освобождение от обузы гарантий и предосторожностей: опор германской безопасности. В виду Франции, постоянного и явного врага, император отбросил договор перестраховки с Россией и, через несколько времени, начал соперничать с Британией на морях. Два роковых решения положили начало медлительным процессам; прошли годы, пришло время и мир увидел результат.

В 1892 году дела пошли вопреки всей политике Бисмарка. Россия и Франция заключили военную конвенцию. Союз не имел немедленного эффекта, но, на деле, изменил Европу. С этого времени, бесспорное - и благоразумное - господство Германии на Континенте сменилось балансом сил. В Европе образовались две мощные комбинации, два объединения безмерных военных ресурсов; они соседствовали, медленно оборачиваясь друг против друга.

Перегруппировка великих держав причинила Германии заметное неудобство, ничуть не угрожая войной. Настроение Франции не претерпело изменений, страна не могла не мечтать о возврате отнятых провинций, но французский народ в основе своей миролюбив, все общественные слои помнили о страшных последствиях войны и ужасной мощи Германии.

Более того, Франция не полагалась на Россию в обстоятельствах одностороннего конфликта с Германией. Договор подписан, но начинает действовать лишь в случае германской агрессии. Что значит “агрессия”? Основательно вооружённые стороны сходятся в споре: в какой именно момент тот или этот спорщик становится агрессором? России, по любому счёту, остаётся широкое поле для действий по собственному усмотрению, она рассудит дело и примет во внимание все обстоятельства, но рассуждения пойдут под возможный аккомпанемент заявлений о чужой для страны войне и миллионах русских жизней. Слово царя, конечно же, твёрдо. Но попытка бросить нацию в доблестную и непопулярную битву иногда губит и царей. Политика великой страны при чрезмерной зависимости от настроения одной-единственной персоны может измениться с устранением последней.

Итак, германское давление давало многие поводы к началу войны, но Франция не была вполне уверена в непременном выступлении России.

Так выглядел баланс сил, пришедший на смену несомненному доминированию Германии. Британия осталась вне обеих систем, нас защищало подавляющее и до поры неоспоримое превосходство на морях. Ясно, что позиция Великобритании имела особую важность: наш переход в тот или иной лагерь обеспечивал союзникам Англии решающее преимущество. Но лорд Солсбери не выказал желания воспользоваться благоприятной ситуацией. Он продолжал следовать традиции: дружелюбные отношения с Германией и невозмутимая отстранённость от запутанных дел Континента.

Германия с лёгкостью отошла от России, но отчуждённость в отношениях с Англией укоренилась, хоть и дала всходы далеко не вдруг. Должно было постепенно разорвать и разрушить многие связи и основания. Великобританию и ведущую страну Тройственного союза накрепко связывало многое: родство царствующих фамилий, естественность коммерческих отношений, старинный англо-французский антагонизм, память о Бленхейме, Миндене и Ватерлоо, долгие споры с Францией о Египте и колониях, русско-британское недоверие в азиатских делах. Английская политика не препятствовала Германии в новых, колониальных устремлениях: мы не раз, как, например, в случае с Самоа, активно помогали немцам. Солсбери полностью откинул соображения стратегии и обменял Гельголанд на Занзибар. Германская дипломатия не отличалась любезностью и при Бисмарке. Немцы постоянно искали нашей помощи в напоминаниях, что иных друзей у Британии нет. Они пытались впутать нас в мелкие неприятности с Францией и Россией. Каждый год Вильгельмштрассе пытливо искало на Сент-Джеймском дворе новых услуг и уступок – ежегодный аванс в уплату за добрую дипломатическую волю. Каждый год немцы пакостили нам в делах с Францией и Россией под нравоучения о счастии для Британии – страны глубоко непопулярной и окружённой могучими врагами - иметь друга в лице Германии. Кто бы в Европе считался с Англией, исчезни или переметнись на другую сторону германская помощь и влияние? За двадцать лет подобных манифестаций в Форин офисе успело вырасти и проникнуться стойким антигерманским духом целое поколение британских дипломатов.

Дипломаты стенали, но Англия шла традиционным политическим курсом. Империя беспечно взирала на колониальное распространение Германии. Растущий градус торгового соперничества не шёл ни в какое сравнение с ростом и значением взаимной коммерции. Мы нашли друг в друге наилучших во всей Европе торговых клиентов.

В 1896 году, после рейда Джеймсона, император Германии поздравил президента Крюгера известной телеграммой: сегодня мы знаем, что послание не было личной инициативой кайзера, но государственным решением. Британия ответила лишь кратковременной сердитой вспышкой. Обратимся к времени бурской войны: приступы германского гнева и попытки сколотить антибританскую коалицию из государств Европы не отвратили Чемберлена от идеи союза с кайзером; в том же, 1901 году, Форин офис предложил включить в альянс Японии и Британии третью страну – Германию. В те времена, франко-британские разногласия были чуть ли не серьёзнее британо-германских, а на наше морское превосходство всерьёз не покушалась ни та, ни другая сторона.

Мы равно отстояли от Тройственного союза, франко-русской конвенции и не имели желания ввязываться в континентальную свару. Старания Франции вернуть потерянные провинции не находили отклика ни в одной политической партии, английское общество оставалось к ним безразлично. Мысль о сражениях британской армии на Континенте против могучих европейских врагов воспринималась всеми как верх глупости. Лишь угроза главному жизненному нерву Британской империи могла прервать наше безмятежное и терпимое безучастие в континентальных делах. И угроза воспоследовала.

“Среди великих держав лишь Англии непременно нужен сильный союзник на Континенте и она не найдёт лучшего, чем объединённая Германия; никто, кроме нас, не отвечает всей совокупности британских интересов: мы никогда не притязали на власть над морями” – так завещал Мольтке.

С 1873 по 1900 год флот Германии ничуть не намеревался войти в необходимую для “войны с великими морскими державами” силу. Но 1900 год стал переломным: Германия приняла Морской закон.

Преамбула документа звучала так: “В сложившихся условиях, для защиты германского товарооборота и коммерции нам не хватает лишь одного: линейного флота, достаточного для того, чтобы даже самый сильный из возможных неприятелей увидел в морской войне с нами возможную угрозу собственному превосходству на морях.” Решение первенствующей в сухопутных вооружениях страны Континента завести второй – как минимум – по силе флот стало событием первой величины в международных отношениях. Успешное исполнение германских намерений с несомненностью возвращало нас, островитян Британии, в прошлое: в подобные и ужасные для Англии исторические обстоятельства.

До сих пор британские морские приготовления исходили из двухдержавного стандарта, а именно: флот Англии должен убедительно превосходить объединённые морские силы двух следующих за нами сильнейших морских держав, в те дни - Франции и России. Возможность появления на морях третьего европейского флота, сильнейшего чем каждый из двух упомянутых, меняла жизнь Британии самым серьёзным образом. Германия вознамерилась строить флот. Немцы, не обинуясь, собрались помериться с нами силой на морях и мы более не могли оставаться в “блестящей изоляции” от европейской системы.

Пришлось искать надёжных друзей. Один нашёлся на противоположном конце света – островная, как и мы, империя; в той же, что и Англия, опасности. Союз между Великобританией и Японией был оформлен в 1901 году. Мы более не могли позволить себе опасные, чреватые конфликтами, разногласия с Францией и Россией. В 1902 году правительство Бальфура и Лансдауна твёрдо взяло курс на улаживание спорных вопросов с Францией. Но прежде мы подали Германии открытую для дружеского пожатия руку.

Немцев пригласили в союз с Японией. Кайзеру предложили помощь в разрешении марокканского вопроса. Оба предложения были отвергнуты.

В 1903 году началась война России с Японией. Германия склонялась на сторону России; Британия осталась при обязательствах по договору с Японией, поддерживая, в то же время, хорошие отношения с Францией. Европа выжидала исхода войны на Дальнем Востоке. Результат поразил всех наблюдателей, за исключением одного. Япония разгромила врага на море и на суше, русское государство затряслось во внутренних конвульсиях и положение в Европе претерпело значительные изменения. Германия обратила своё влияние против Японии, но, в огромной степени, укрепилась за счёт русского коллапса и вернула себе господство на Континенте. Последовали немедленные, самонадеянные и повсеместные демонстрации немецкой силы. Положение Франции вновь пошатнулось, страна оказалась в изоляции, перед реальной угрозой и, в нарастающей тревоге, искала союза с Англией.

Прозорливые государственные мужи Британии заблаговременно распознали истинную военную силу Японии, союз дал нам выгоды небывалой силы и безопасности. Наш новый друг, Япония, торжествовал; древний враг, Франция, искал дружбы в Лондоне; германский флот оставался на стапелях и все британские броненосцы могли спокойно идти домой из китайских морей.

Мы уладили оставшиеся трения с Францией и, в 1904 году, подписали англофранцузское соглашение. Документ содержит много разных статей, но суть такова:

Франция прекращает противостоять Британии в Египте, мы предоставляем Франции широкую поддержку в видах на Марокко.

Консервативная партия аплодировала договору:

мысль о германской угрозе успела укорениться среди её членов. Союз приветствовали и либералы, в чём-то близоруко, как шаг к всеобщему миру, как устранение недоразумений и разногласий меж Британией и нашим традиционным неприятелем. Итак, союз одобрили все.

Вопреки общему мнению высказался лишь один мудрый наблюдатель. “Я убеждён, непререкаемо и скорбно – заявил лорд Розберри – что договор будет чреват трудностями, но вряд ли приведёт к миру.” Обе партии Британии с совершенно разных позиций, но в равном негодовании отвергли непрошенный комментарий и вылили на автора ушаты порицаний.

Итак, Англия вышла из изоляции, вновь появилась в Европе и приняла сторону противников Германии со всеми вытекающими последствиями. Впервые после 1870 года, Германии приходилось считаться со страной, пришедшей извне, с никоим образом не уязвимой державой, с невозможностью, буде придётся, поразить её в борьбе один на один.

Жесты кайзера могли привести к отставке Делькассе в 1905, явление Германии “в блистающей броне” – утихомирить Россию в 1908, но самосильный остров, господин морей, препоясанный флотом, не был склонен угодничать.

До появления Британии, Тройственный союз, в целом, был сильнее Франции и России.

Война с двумя странами стала бы ужасным испытанием для Германии, Австрии и Италии, но в исходе сомневаться не приходилось. Вес Англии упал на чашу весов, Италия сошла с противоположного конца рычага и Германия, в первый раз после 1870 года, уже не могла считать свою сторону сильнейшей.

Покорится ли она? Сможет ли молодая, растущая, амбициозная империя смирить свои притязания, согласится ли она жить в новой Европе, где воля кайзера - не закон в последней инстанции, о чём Германию – при нужде – уведомят:

разумеется, вежливо; возможно, что и исподволь, но, в любом случае, очень убедительно.

Всё обойдётся, если Германия и её властелин смогут приучить себя к привычной для Франции, России, Англии сдержанности и жить по общему закону в свободном и удобном соседстве. Но смогут ли? Терпим ли для Германии союз держав, стран под суверенными стягами, коалиция за пределами немецкого влияния; смирится ли она с силой, глухой к притязаниям, но отзывчивой лишь на заслуженные просьбы; с альянсом, способным без страха отразить агрессию? История последовавшего десятилетия дала ответ.

Великие державы медленно оборачивались и постепенно вооружались друг против друга в нарастающем антагонизме, а рядом, в слабейшей из империй, шли процессы дегенерации, равно опасные для общего спокойствия. Германия опиралась на злоупотребления Порты, но в Турции пробудились силы, грозящие гибелью старым порядкам. Христианские государства Балкан крепли из года в год и ждали удобного случая для освобождения единоверцев из под тягот дурного турецкого управления. Рост национального духа во всех областях Австро-Венгрии до предела напряг и растянул скрепы неловко сшитой, распадающейся империи. Страны Балкан видели свой путь в спасении соплеменников, в возврате территорий, в объединении. Италия алчно следила за распадом Турции и тревогами Австрии. Россия и Германия в глубоком волнении смотрели на юг и восток: там, на Балканах, зрело начало неизбежных событий с далеко идущими последствиями.

Правители Германии упорствовали во множестве крайне неразумных действий:

результатом стала война в скверных для страны условиях.

Воля кайзера предписала держать Францию в постоянном напряжении. Россию - не только двор, но и весь русский народ, в час его слабости, должно было уязвлять ядовитыми оскорблениями. Тихую, глубокую и сдержанную неприязнь британской империи надлежало подогревать постоянными и повторяющимися покушениями на морское господство – основу нашего бытия. Так и только так могли образоваться условия начала войны, Германия обратила агрессию против дела рук своих, она вызвала к жизни комбинацию сил, способную сопротивляться немецкому могуществу и, в конечном счёте, уничтожить его.

Чаша гнева излилась на мир в конце долгого пути. Мы брели по нему десять тревожных лет.

В писаниях преходящей злободневности десятилетний период довоенной деятельности правительства Британии трактуется двояко: мы совершенно не чуяли беды или, наоборот:

тщательно скрывали от беспечной нации тайное знание и пророческие предвиденья. На деле и по отдельности оба мнения неверны; правда лежит в их соединении.

Правительства и парламенты того времени не верили в приближение большой войны и твёрдо намеревались предупредить подобное развитие событий, но мрачные предположения постоянно владели умами министров и, время от времени, напоминали о себе тревожными событиями и тенденциями.

Десять лет прошли в умственном разладе, двойственность стала лейтмотивом британской политики, государственные люди, ответственные за безопасность страны, жили одновременно в двух мирах. Один был вещный, видимый, космополитический, хлопочущий в спокойных занятиях; другой – воображаемый, “за порогом”; он мог уйти в область совершеннейшей фантазии и, через мгновение, чуть ли не ворваться к нам из запредельности - иной мир, бездонное жерло катастрофы, с кружащимися в конвульсивном танце страшными тенями.

Глава 2. На пути к Армагеддону. 1905-1910

Пусть любознательный читатель, желающий вникнуть в суть истории и замысел автора, следует за мной, не упуская ни одного из важных событий во множестве мест. Мы увидим картину предвоенного сухопутного и морского противостояния, но этого недостаточно: нам надо знать последовательность предшествующих причин. Нам необходимо познакомиться с адмиралами и генералами, изучить организацию армий и флотов, понять основы стратегии на суше и море; мы не уйдём от подробностей кораблестроения и артиллерийского дела, увидим систему предвоенных союзов, будем следить за медленным ростом межгосударственных напряжений, присмотримся и разглядим в глобальных делах скромные, но неотделимые от нашей истории нити: борьбу партий, движение людей в течениях политических сил.

В предыдущей главе речь шла о великих державах и империях, мировом балансе и обширных государственных комбинациях. Нужды повествования требуют на время ограничиться нашими островами и заняться британской политикой, её персоналиями и группировками, как сиюминутными, так и некраткими.

В 1885 году, мне, как молодому офицеру, оказали честь отобедать с сэром Уильямом Харткортом. По ходу беседы (увы, но боюсь, что принял в ней слишком активное участие) я задал вопрос: “И что же тогда произойдёт?” “Мой дорогой Уинстон – ответствовал маститый викторианский государственный муж – опыт многих лет убеждает меня в том, что не произойдёт ровно ничего.” Мне кажется, что со времени нашего обеда ничто не преминуло произойти. Великие международные трения усугублялись одновременно с межпартийной борьбой в Британии. Масштаб придал событиям форму и сегодня викторианская эпоха кажется лишь цепью мелких происшествий. Маленькие войны великих народов, серьёзные споры о мелочах, умеренные, благоразумные, осторожные действия людей острого и сильного ума – всё это осталось в ушедшем времени. Рябь на поверхности утекшей воды, игрушечные водовороты: нас несло плавными струями, но пал потоп, река разом обратилась в бурлящую стремнину и мы претерпеваем в ней и сегодня.

Я начинаю отсчёт новых, жестоких времён с 1896 года - рейд Джеймсона, провозвестник, если и не самая причина войны в Южной Африке. Война породила хакивыборы, протекционистское движение, ввоз китайских рабочих, бурную реакцию общества и триумф либеральной партии 1906 года.

Победа либералов побудила палату лордов к яростным наскокам. К концу 1908 года, популярная партия с увесистым большинством парламентских мест оказалась на деле беспомощной: либералов спас бюджет Ллойд-Джорджа (1909). Обсуждение финансовой сметы вылилось в ещё большую провокацию для обеих сторон: верхняя палата попрала конституцию и отвергла бюджет, ошибочно и грубо. Последовали всеобщие выборы - два голосования в 1910 году, Парламентский акт, борьба за Ирландию, страна оказалась на пороге гражданской войны. Итак, двадцать лет непрерывных партийных действий нарастающей вредоносности, в разгорающейся ярости, при растущих рисках: дело дошло до крайности; казалось, что лишь военная сила сможет остудить горячие головы и утихомирить повсеместные страсти.

В 1902 году лорд Солсбери ушёл в отставку.

Он был премьер-министром и министром иностранных дел, начиная с 1885 года, с коротким – так видится по прошествии времени – перерывом. За семнадцать лет его премьерства у либеральной партии не было практического доступа к управлению, лишь краткое время в правительстве при большинстве в сорок голосов ирландских националистов. Тринадцать лет консерваторы пользовались монолитным парламентским большинством в 100-150 голосов при дополнительной поддержке палаты лордов. Долгий срок правления пришёл к концу.

Желание перемен, ощущение неизбежных реформ витало в воздухе. Эпоха окончилась.

За Солсбери пришёл Бальфур. У нового главы Кабинета не было ни одного шанса. Он унаследовал истощённое владение.

Самым мудрым для него выходом стала бы отставка:

благопристойная, тихая и, главное, – наискорейшая. Он мог бы совершенно справедливо заявить: выборы 1900 года прошли под знаком и во время войны; одержана победа, наступил мир, мандаты не имеют силы и, до начала работы, премьер-министру нужно понять настроение избирателей. Нет сомнений, власть досталась бы либералам, но без большого парламентского перевеса, им бы противостояло сильное и сплочённое консервативное меньшинство, и оппозиция смогла бы вернуться к управлению через четыре или пять лет, около 1907 года. Но Бальфур стал премьер-министром при горячем одобрении видных членов консервативной партии, настроения в избирательных округах ничего не решали: парламент был избран лишь два года назад и должен был работать ещё четыре или пять лет. Новый глава Кабинета взялся за исполнение обязанностей в невозмутимом равнодушии к всеобщему отчуждению общественного мнения, среди консолидации всех враждебных ему сил.

Мистер Чемберлен, едва ли не всемогущий помощник Бальфура, не питал иллюзий. От его острого политического чутья не ушла растущая и противная правящей комбинации сила. Но пылкая натура увела Чемберлена от мудрости и умеренности и он начал исправлять дело безнадёжным способом. Правительство честили реакционным. Умеренные тори и молодые консерваторы твердили о согласии и взывали к либералам. Оппозиция шла к власти под шквал шумных протестов. Чемберлен вознамерился преподать урок противникам, равно как и друзьям из числа слабых и колеблющихся, жестоко расправиться с мятежом и снискать народную популярность на путях крайней реакции. Он поднял флаг протекционизма.

Времена, лишения, свежепринятый акт об образовании сплотили либералов;

консерваторов расколол протекционизм или, иными словами, реформа тарифов. Дело дошло до отставки шести министров, пятьдесят консерваторов и юнионистов недвусмысленно отказали правительству в поддержке. Мы видим среди раскольников и молодых членов партии: консерваторы лишились нерастраченой и деятельной энергии, столь нужной для работы в оппозиции. Движению юнионистов-фритрейдеров активно способствовали столпы партии юнионистов, сэр Майкл Хикс-Бич и герцог Девоншир; их поддержал и сам Солсбери: лорд Роберт пребывал в отставке и действовал окольно.

Консервативная партия не претерпевала подобного урона со времён откола пилитов.

Бальфур отказался начать свой срок актом отречения; теперь он держал власть в руках и уж совсем не был склонен ослабить хватку. Более того, он видел в партийном расколе худшее для страны, а в ответственности за схизму – тягчайший грех. Премьер-министр действовал с удивительным терпением и хладнокровием, оберегал подобие единства, смирял страсти и, в надежде на успокоение, упорствовал до последнего. Он, весьма искусно и очень тонко, вырабатывал формулировку за формулировкой: антагонистам предлагалось найти в логике формул удобный самообман и убедить самих себя в существовании согласия. Дело дошло до министерских отставок, и Бальфур пустил кровь протекционистам и фритрейдерам в тщательно отмеренных и равных долях. Подобно Генриху VIII, он, в один и тот же день, рубил головы папистам и жёг ярых протестантов – и те и другие равно отклонялись от его средней позиции, от искусственно поддерживаемого премьером компромисса.

Положение осталось скверным, но Бальфур продержался целых два года. Тщетными оказались призывы ко всеобщим выборам. Общество безрезультатно глумилось над правительством, друзья напрасно просили одуматься, попытки врагов ускорить развязку не удались. Неутомимый и невозмутимый глава Кабинета держался непреклонно и оставался премьер-министром. Ясный и объективный ум Бальфура сосредоточился на главном и отторгал ропот, как вещь несущественную. Я рассказывал о критических днях русскояпонской войны: Британия неукоснительно поддерживала союзника и это прямая заслуга главы Кабинета.

В то же время, он устоял против искушения – русский флот утопил траулеры Британии у Доггер-банки, но первый министр не нашёл в происшествии повода к войне. Бальфур создал Комитет имперской обороны – орудие наших военных приготовлений. Он довёл до подписания документ особой важности – договор с Францией 1904 года, мы рассказали о нём в предыдущей главе. Но Англия 1905 года осталась безразлична к его достижениям.

Доверие к правительству неуклонно падало. Консервативная партия дегенерировала.

Оппозиция объединила всех противников умирающей власти, протест набирал силу.

В последних числах ноября 1905 года, премьер-министр Бальфур обратился к королю с просьбой об отставке. Кемпбелл-Баннерман сформировал правительство; выборы назначили на январь 1906.

Либеральная партия, со времени бурской войны, разделилась на два крыла:

в новый Кабинет вошли представители обеих фракций. Некоторые важнейшие посты достались прославленной многими талантами группе либерал-империалистов. Мистер Асквит взял Казначейство, сэр Эдвард Грей – Форин офис, мистер Хэлдейн – пост министра обороны. Другое крыло, основное течение либеральной политики, собралось вокруг премьер-министра: глава Кабинета назначил сэра Роберта Рейда лордом-канцлером а мистера Джона Морли – министром по делам Индии. Во времена южноафриканской кампании, Рейд и Морли не отрицали необходимости практических военных мероприятий, но неустанно осуждали саму войну; новые члены Кабинета, демократические политики мистер Ллойд-Джордж и мистер Джон Бёрнс заходили в своём миролюбии ещё дальше.

Почтенные фигуры лорда Рипона, сэра Генри Фоулера и недавнего вице-короля Индии лорда Эльджина прибавили к достоинствам администрации.

На январских выборах 1906 года консерваторы потерпели полный крах.

Парламентская история Англии не знала ничего подобного со времён великого Реформбилля. Приведу пример: Манчестер, один из принципиальных округов, отверг Бальфура и восьмерых консерваторов в пользу девяти выборных от либералов и лейбористов. После двадцати лет власти у консерваторов осталось только сто пятьдесят мест в палате общин.

Либералы получили большинство в сто голосов над прочей совокупностью палаты. Обе великие партии таили глубокие обиды на остальных; лживые хаки-выборы аукнулись злоупотреблениями и откликнулись демаршем против непорядочного ввоза в Южную Африку китайских рабочих.

Либералы, миролюбивые антимилитаристы, противники джингоизма шумно чествовали Кемпбелл-Баннермана; премьер принимал поздравления со всех концов страны и, одновременно, требовал от Эдварда Грея дел совершенно иного сорта. Конференция в Альхесирасе корчилась в муках. Несколько лет назад, немецкое правительство приняло англо-французское соглашение о Египте и Марокко без жалоб и протестов. Более того: в 1904 году имперский канцлер, принц Бюлов, заявил: Германия ничуть не возражает против договора. “По нашему мнению, это попытка устранить противоречия между Англией и Францией на путях дружеского взаимопонимания. Германские интересы не дают причин тому противиться.” Но две партии - пан-германская и колониальная - подняли сильный шум и правительство смутилось. Давление возбуждённых политических сил изменило государственный курс и, всего лишь через год, Берлин открыто напал на договор и искал лишь случая заявить о видах на Марокко. Случай не заставил себя ждать.

В начале 1905 года в Фец прибыла миссия Франции. Посланники Парижа, словом и делом, открыто, вопреки международным обязательствам по Мадридскому договору обращались с Марокко, как с французским протекторатом.

Султан воззвал к кайзеру:

действует ли Франция с согласия всей Европы? Жалоба дала Берлину повод к защите международного права. Подоплёка немецких арбитражных усилий не оставляла никаких сомнений: Берлин осаживал и предупреждал Францию – не стоит обижать Германию даже и при договоре с англичанами. Последовало радикальное действо. Кайзера убедили выехать в Танжер и там, 31 марта 1905 года, он, вопреки собственному мнению, произнёс составленную министрами речь: это был картель Франции, бескомпромиссный и недвусмысленный. Министерство иностранных дел Германии пустило текст выступления в широчайший оборот и, по горячим следам, (11 и 12 апреля) грозно истребовало Париж и Лондон на общую конференцию всех стран-участниц Мадридского соглашения. Германия использовала все средства чтобы внушить Франции - отказ от конференции означает войну;

для пущей уверенности и вящей убедительности, в Париж из Берлина выехал специальный посол {1}.

Франция не была готова к войне: скверное состояние армии, недееспособность России и, вдобавок, слабая правовая позиция в завязавшейся тяжбе. Но Делькассе – французский министр иностранных дел – не отступил. Германия угрожала всё более и, 6 июня, правительство Рувье согласилось на конференцию – единогласно и чуть ли не перед жерлами орудий врага. Делькассе немедленно подал в отставку.

Германия преуспела. Прямая угроза войны сломила волю Франции, правительство пожертвовало Делькассе - министром, принесшим стране договор с Великобританией.

Кабинет Рувье настойчиво искал полюбовной сделки: Франция, ценой весомых уступок, желала уйти от унижения на навязанной конференции.

Но Германия намеревалось выжать победу досуха и ни в чём не облегчила участь Франции ни до, ни во время конференции. Страны собрались в Альхесирасе, в январе 1906.

На сцену вышла Британия: домашние пертурбации ничуть не поколебали нас в невозмутимости и стойкости. Англия никоим образом не побуждала Францию отвергнуть совещание. Но и остаться в стороне было невозможно: недавно, на глазах у всего мира мы подписали договор – непосредственную причину сегодняшних военных угроз Германии.

Кемпбелл-Баннерман наказал Грею всецело поддерживать Францию в Альхесирасе.

Помимо этого – так началась эпоха Мира, Экономии и Реформ – премьер санкционировал диалог генеральных штабов Британии и Франции о совместных действиях на случай войны:

шаг величайшего значения и далёких последствий. С этого момента начались интимные, доверительные, неуклонно крепнущие связи военных управлений двух стран. Мы дали мыслям военачальников определённое направление и чёткие границы. Взаимное доверие и обоюдные меры предосторожности росли и крепли в совместной военной работе. Обе страны могли твёрдо настаивать на сугубо техническом значении дискуссий и недвусмысленно отрекаться от каких-либо последствий в виде политических и государственных обязательств, но факт оставался фактом: Британию и Францию связали очень крепкие узы.

Британия пришла в Альхесирас, и совещание обернулось против Германии. Россия, Испания и прочие участники примкнули к Англии и Франции. Австрия указала немцам пределы, через которые не могла перейти. Германия оказалась в изоляции и потеряла за столом совета все достижения военного шантажа. В конечном счёте, Австрия предложила компромисс и дала Германии возможность почётного отступления. События получили серьёзное развитие. Раскол Европы явно оформился, произошла кристаллизация двух систем. Германия пожелала привязать Австрию покрепче. Неприкрытое запугивание потрясло французское общественное мнение. Последовала немедленная и решительная реформа французской армии, союз с Британией окреп и утвердился. Альхесирас встал верстовым столбом на пути к Армагеддону.

Болезнь и смерть сэра Кемпбелл-Баннермана в 1908 году открыла путь мистеру Асквиту. Канцлер Казначейства ходил в первых помощниках премьер-министра и, по мере прогрессирующего упадка сил главы Кабинета, брал на себя ношу за ношей.

Он взял на себя труд провести новый акт о лицензиях: главный вопрос сессии 1908 года; почётная задача привела под руку Асквита крайнее, доктринёрское, до того враждебное, антиимпериалистское крыло партии. Асквит решительно объединился с Ллойд-Джорджем: человеком демократических дарований и растущей репутации. Власть спокойно перешла из рук в руки. Мистер Асквит стал премьер-министром, мистер ЛлойдДжордж – министром финансов и вторым человеком в правительстве. Новый Кабинет, подобно предыдущему, стал завуалированной коалицией. Глубокие противоречия разделяли либеральных империалистов и радикальных пацифистов, сторонников КемпбеллБаннермана – последние представляли большинство партии и составили большинство Кабинета. Асквиту, теперь премьер-министру, приличествовала беспристрастность, но его сердце и стремления остались с Эдвардом Греем, военным ведомством и Адмиралтейством.

Всякий раз, в виду важных событий, в трудные минуты вынужденного откровения глава Кабинета брал сторону Форин офиса, военных и моряков. Но Асквит не мог, как бы ни хотел этого, поддерживать Грея с эффективностью Кемпбелл-Баннермана. Слово старого вождя было законом для партийных экстремистов. Они могли принять от него почти всё.

Радикалы непререкаемо верили, что Кемпбелл-Баннерман не сделает ничего, но лишь совершенно необходимое во внешней и оборонной политике и будет считаться с удовлетворением сентиментов джинго в последнюю очередь. Но прошлое Асквита было иным - он отнюдь не клеймил бурскую войну, а его закадычный друг - министр иностранных дел – заходил ещё дальше и вовсе покидал пути праведные ради патриотических пастбищ. Партийные старейшины усматривали в премьер-министре чужака и следили за его шагами во внешних делах с особой бдительностью. Военный диалог с Францией открыл Генри Кемпбелл-Баннерман, дело нашло оправдание в добродетелях старого премьера: я сомневаюсь, что Асквит смог бы начать и двигать вперёд подобные переговоры.

В 1904 году, спор о свободной торговле привёл меня на скамьи парламентской оппозиции; с той поры, я и Ллойд-Джордж работали в тесном политическом союзе. Он стал первым, кто приветственно встретил меня. До падения Бальфура, мы сидели рядом и действовали совместно; остались близкими друзьями и при Кемпбелл-Баннермане: тогда я вошёл в администрацию заместителем министра по делам колоний. Сотрудничество продолжилось и при новом правительстве – я стал министром торговли, членом Кабинета и мы – по разным причинам, но вместе – приняли сторону противников своеволия в военных и международных делах. Должно понять, что всяческие сочетания различных позиций и несхожих характеров свойственны и обычны для любой сильной и перворазрядной британской администрации и ни в коей мере не препятствуют гармоничным и согласным отношениям: мы работали с приятностью, в атмосфере обходительности, дружбы и доброй воли.

Через короткое время начался следующий европейский кризис. 5 октября 1908 года, Австрия, без разговора и уведомления, объявила аннексию Боснии и Герцеговины. Обе провинции принадлежали Турецкой империи и управлялись Австрией по Берлинскому договору 1878 года; аннексия означала лишь формальное подтверждение фактического состояния дел. Летом случилась младотурецкая революция; казалось, что Австрия увидела возможное восстановление турецкого суверенитета над Боснией и Герцеговиной, перехватывает инициативу и делает опережающий ход. Возможно, что благоразумная и вежливая дипломатия обеспечила бы Австрии желаемые удобства. Более того, ход переговоров с Россией – наиболее заинтересованной в деле великой державой – тому благоприятствовал. Но министр иностранных дел Австрии, граф Эренталь, не довёл до завершения диалог с Россией, не договорился о приемлемой компенсации, но прервал дискуссию внезапной и грубой декларацией аннексии. Это был акт особого, жестокого, публичного унижения России и личное оскорбление её представителя на переговорах господина Извольского.

Поднялась злоба, посыпались протесты. Британия отказалась признать аннексию равно как и одновременное объявление независимости Болгарии - мы опирались на решение Лондонской конференции 1871 года: “Неотъемлемый принцип международного законодательства таков, что ни одна из стран не может уйти от обязанностей по договору и не может изменить его формулировки иначе, чем по соглашению с другими участниками договора.” Турция громко осудила беззаконие и начала эффективный бойкот австрийской торговли. Сербия провела мобилизацию. Но реакция России оказалась много серьёзнее.

Австрия возбудила в русских лютую злобу, и до Великой войны остался лишь один, последний шаг. Личное несходство Эренталя и Извольского сыграло свою роль в конфликте двух стран.

Великобритания и Россия склонялись принять случившееся и, в то же время, настаивали на конференции. Австрия, при поддержке Германии, отказала. Главной опасностью стали возможные и резкие движения Сербии. Эдвард Грей дал ясно понять, что Британию не удасться вовлечь в войну из-за балканской свары и приступил к усмирению Сербии, утихомириванию Турции; Россия получила от Британии всецелую дипломатическую поддержку. Ссора шла до апреля 1909 и закончилась поразительным образом. Австрия решила выставить Сербии ультиматум и объявить войну при отказе Белграда признать аннексию Боснии-Герцеговины. Тут вмешался канцлер Германии, Бюлов: Россия - настаивал он – должна посоветовать Сербии отступить. Державы должны признать аннексию - официально, без созыва конференции. Сербия не получит компенсаций. Германия ждёт из Петербурга положительного ответа без каких-либо предварительных сношений России с правительствами Франции и Британии. Если Россия не согласиться, Австрия объявит Сербии войну при полной и совершенной поддержке Германии. Россия встала перед войной с австро-германским союзом и сникла, как это случилось с Францией три года назад. Англия осталась одинокой защитницей международного права и святости договоров. Тевтоны одержали полную победу. Но триумф был куплен опасной ценой. В 1905 году, Франция претерпела дурное обхождение и провела полную военную реорганизацию. В 1910 году пришёл черёд России: армия царя, и без того великая числом, выросла в огромной степени. Схожие обиды сцементировали альянс России и Франции: союзники сомкнули ряды и принялись за работу – Париж и Петербург бросили русский труд и французские деньги в стратегическое строительство, в укрепление западной русской границы сетью железных дорог.

Пришла очередь Британии: германское давление обратилось против нас.

Весной 1909 года, первый лорд Адмиралтейства Маккена неожиданно потребовал для флота не менее шести новых дредноутов. Он обосновал запрос быстрым ростом германского флота: рейхстаг принял морскую новеллу 1908 года, новый закон предусматривал ускоренное строительство и увеличение числа кораблей, Адмиралтейство всерьёз обеспокоилось. В то время, я относился к угрозе из Европы со скептицизмом и не удовольствовался доводами Адмиралтейства. Предложение немедленно нашло во мне и канцлере Казначейства дружных оппонентов; мы взялись за изучение доводов морского ведомства, и пришли к совместному заключению: достаточно будет четырёх кораблей.

Дискуссия вовлекла меня в тщательные штудии, я проанализировал современные и прогнозируемые характеристики военно-морских сил Германии и Британии.

Адмиралтейство утверждало, что положение станет опасным в 1912 году: я не мог с этим согласиться, находил цифры военно-морского ведомства преувеличенными и не верил, что Германия строит дредноуты тайно, в обход опубликованных морских законов. Новая программа давала немцам четыре дредноута, и я настаивал, что с учётом кораблей додредноутного типа - мы опережали в них Германию – британскому флоту гарантировано достаточное превосходство к “опасному году” – так стали называть 1912 год. Так или иначе, но текущий бюджет оставался в силе: Адмиралтейство настаивало на закладке пятого и шестого кораблей лишь в последнем месяце финансового года, в марте 1910. Мы с канцлером Казначейства предложили одобрить четыре дредноута на 1909 год, и решить судьбу дополнительных двух в прениях по программе 1910 года.

В свете сегодняшнего дня объёмистые записи дискуссии 1909 года не оставляют сомнений – мы были совершенно правы во всём, что можно было предвидеть исходя из фактов и цифр.

Мрачные предсказания Адмиралтейства никоим образом не сбылись; Британия сохранила достаточное преимущество и в 1912 году. Германия не вела секретного строительства дредноутов, адмирал фон Тирпиц не лгал и не скрывал истинного состояния германского кораблестроения.

Полемика вышла за стены Кабинета, поднялось сильное волнение. Дебаты накалили обстановку. Никто не хотел понять истинного предмета спора. Широкие слои граждан впервые открыли глаза на германскую угрозу, по стране прокатилась неподдельная тревога.

В конце концов, удалось найти необычное и характерное решение. Адмиралтейство требовало шести кораблей, экономисты предлагали четыре: остановились на восьми. Но пять из восьми дредноутов встали в строй лишь после того, как “опасный”, 1912 год, мирно ушёл в прошлое.

Мы с канцлером Казначейства оказались совершенно правы, но правы в прагматическом смысле и совершенно не поняли подспудного хода судеб. Честь и слава первому лорду Адмиралтейства, Маккене: он устоял перед мнением партии и дал бой, в мужестве и с решимостью. Мог ли я вообразить, что к следующему правительственному кризису вокруг флота наши с Маккеной роли переменятся, мог ли я представить, что в конечном счёте приму новые корабли – их вывело в море несгибаемое упорство первого лорда – с распростёртыми объятиями?

Точное число необходимых к тому или иному году кораблей могло дебатироваться так и этак, но главный, неоспоримый факт был понятен нашему народу: Берлин собирается подкрепить несравненную немецкую армию флотом и, к 1920 году, далеко превзойдёт морскую мощь современной Британии. После морского закона 1900 года последовали поправки 1906 года, за расширенной программой 1906 года – новелла 1908-го. Уже в 1904 году кайзер, краснобайствуя в Ревеле, назначил себя “адмиралом Атлантики”.

Рассудительные люди по всей Англии пришли в глубокое беспокойство. Для чего Германии огромный флот? С кем они меряются, с кем соревнуются, как будут использовать корабли, против кого, если не против нас? Волновались не только политики и дипломаты, тревога пустила обширные корни и росла повсеместно: пруссаки задумали недоброе, они завидуют блеску Британской империи и, буде возможность поживиться за наш счёт – воспользуются случаем в полной мере. Пришло прозрение – бездействие тщетно и лишь контрмеры могут повернуть Германию вспять. Немцы увидели в нашем нежелании строить корабли дефект национального духа и дополнительное подтверждение собственных притязаний возмужавшей расе стоит дерзнуть и сместиить истощённое, миролюбивое, чрезмерно цивилизованное, пережившее свою силу сообщество с несоразмерно высокого места в мировых делах. Всякий увидит опасность, если не злоумышление, в рядах цифр – германское и британское кораблестроение за три года работы либерального Кабинета.

В 1905 году Британия построила 4 корабля, Германия – 1.

В 1906 году Британия уменьшила программу до 3-х кораблей, Германия увеличила до 3-х.

В 1907 году Британия продолжила сокращение и остановилась на 2-х кораблях, Германия же дополнительно расширила программу до 4-х.

Красноречивые цифры.

Едва ли не каждый, постепенно и вынужденно пришёл к неизбежному заключению:

если мы отстанем с флотом, то наверстать будет очень трудно.

Перед читателем прошло пять лет; три державы из числа главенствующих встрепенулись и глубоко обеспокоились политикой Германии и ростом её вооружений.

Прямая угроза войны вынудила Францию и Россию склониться перед немцами. Германский сосед усмирил сопротивление недвусмысленными намерениями применить силу без жалости и ограничений. Обе державы предпочли уйти от кровавых испытаний и вероятного краха ценой всего лишь покорности. Чувство пережитого оскорбления усугубилось боязнью будущих унижений. Третья страна, не готовая к войне, но недостижимая для врага и неотделимая от мировых дел – Британия – ощутила чужие и властные руки на самих корнях государственного бытия. У наших дверей появился германский флот и его рост - быстрый, уверенный, методичный означал неминемую опасность, требовал от нас усердного напряжения сил и бдительности: не мирных, но военного времени. Россия и Франция наращивают армии: Британия, под бременем таких же обстоятельств, должна увеличить свой флот.

Пробил час и три встревоженные державы сошлись для совместных действий:

враг больше не возьмёт их поодиночке. С этого времени, исподволь, но начинается координация военных приготовлений трёх союзников и три страны понимают безопасность как общее дело.

О безрассудные германцы! Вы упорно трудитесь, напряжённо размышляете, топчете плацы Фатерлянда в атаках и контратаках, пускаетесь в долгие расчёты; вы раздражены среди весны своего процветания, досадуете перед изобилием плодов земных и ни один бастион, ни одна защита вашего же мира и славы не устоит перед немецкой рукой!

“Ситуация 1909 года – пишет Бетман-Гольвег, будущий преемник Бюлова – стала результатом позиции Британии и действий Германии: Лондон твёрдо принял сторону Франции и России, британская политика традиционно развернулась против сильнейшей на тот момент державы Континента; Германия упорно следовала военно-морской программе, вела решительную восточную политику и, помимо прочего, выстраивала необходимую защиту против Франции – предвоенный Париж никоим образом не умерял враждебности.

Британия заявила о дружбе с франко-русским союзом, и мы увидели в этом чудовищное усугубление всех агрессивных тенденций военной конвенции; тем временем, Англия, в растущем ужасе, наблюдала за нашим крепнущим флотом и переживала посягательства на свои древние права в восточных делах. Время слов безвозвратно прошло.

Пришли холода и небо затянуло облаками недоверия.” В таких словах новый канцлер Германии описывает доставшееся наследство.

Пришло и его время добавить к тревогам мира.

Глава 3. Агадир.

Весной 1911 года французские войска заняли Фец. Военная экспедиция усугубила растущее раздражение Германии и, в конце июля, имперское правительство ответило на новую досаду внезапной грубостью. Хорошо известная в европейских финансовых кругах предвоенного времени немецкая компания - “Братья Маннесманы” – заявила, что весьма заинтересована в гавани на атлантическом побережье Марокко. Речь шла о бухте Агадир и окрестных районах. Статс-секретарь иностранного ведомства Германии, господин фон Кидерлен-Вехтер, обратился в Париж за разъяснениями. Франция не возражала против компенсаций и предложила Берлину полновесный обмен марокканских выгод на территории в Конго. Германская пресса сравнивала умеренный климат Марокко с болезнетворными тропиками Конго и возмущалась: немцам более чем хватало колоний со скверными метеорологическими условиями. Вопрос породил множество замысловатых и абсолютно несущественных ответвлений. Французы приготовились к длительным негоциям. Казалось, что ключевую проблему удасться разрешить без особого труда.

Франция заявила, что видит лишь дикое песчаное побережье, без единого торгового заведения или дома, отрицает наличие германских интересов в самой бухте и на окрестных землях, но предлагает совместную инспекцию полномочных представителей сторон. Выезд на место позволит без затруднений засвидетельствовать фактическое положение дел. Париж оповестил Германию, что готов к межеванию Конго.

И вдруг, утром 1 июля, пришло неожиданное сообщение: Его Императорское Величество Германский Император решил встать на защиту немецких интересов и выслал в Агадир канонерку ”Пантера”. Небольшой корабль уже в пути. Весть разнеслась по Европе боем набата. Париж не предвидел подобного развития событий и не понимал германских намерений. Британия заглянула в морские карты и увидела в немецкой морской базе на атлантическом берегу Африки опасность для судоходства. Мы – как пишут моряки в официальных письмах друг другу – “приметили” несомненную связь тяжбы с активностью Германии на Мадейре и Канарских островах, в водах, где сходятся маршруты подвоза товаров и продовольствия из Южной Африки и Южной Америки. Европа взволновалась.

Франция не на шутку встревожилась. Граф Меттерних пришёл к Эдварду Грею с уведомлением о действиях Германии; британский министр отложил ответ до обсуждения в Кабинете. Правительство собралось 5 июля и германского посланника известили, что Британия не останется в стороне от марокканских событий, но повременит с оглаской, пока не убедится в намерениях Берлина. С этого дня и до 21 июля германское правительство затихло. Решительная позиция Британии ошеломила берлинскую дипломатию. Наступил так называемый ”период молчания”. Правительства умолкли, германские и французские газеты живейшим образом препирались, британская пресса находила происходящее безрадостным.

День шёл за днём, в Лондон приходили длинные послания из посольств всей Европы, но истинные намерения германцев оставались сокрыты. Кабинет постоянно возвращался к марокканскому вопросу, я внимал дискуссиям министров. Ищут ли германцы повода к войне или просто темнят, давят и выторговывают новые колониальные приобретения? Если второе, то переговоры помогут делу. Великие державы, в мягкой, искусно прилаженной броне дипломатических формальностей и этикета выстроятся друг против друга. Главные спорщики, Париж и Берлин, займут передовые линии.

Во втором эшелоне, на разных дистанциях, под более или менее плотной дымовой завесой оговорок и условий, расположатся соратники по Тройственному союзу и страны противостоящего лагеря:

именно в то время, нас начали называть тройной Антантой. В подобающий момент, линия дипломатической кордебаталии выразится в тёмных для непосвящённого словах, начнётся движение, кто-то из оппонентов - Франция или Германия - чуть выступит вперёд, немного отступит назад, или, возможно, шелохнётся вправо или влево. Дипломаты искусно подправят великое европейское и, конечно же, мировое равновесие; грозные союзники разойдутся по домам в парадном строю, под салютования, нашёптывая друг другу поздравления или соболезнования. Знакомая картина.

Но и такая процедура таит в себе угрозу. Международные отношения минувших лет вовсе не шахматная игра или пляски гримасничающих, вычурно одетых марионеток, но встреча огромных государственных организмов и взаимодействие непомерных сил, явных и скрытых – так, сближение космических планет не свободно от опасности, но может пробудить гигантскую мощь тяготения. Небесные тела сходятся, начинают пускать друг в друга молнии и, за некоторым пределом дистанции, падают с привычных орбит в неизбежное и страшное столкновение. Дипломатия призвана предотвращать подобное, и дипломатия успешна, пока державы и народы не хотят войны – осознанно или нет.

Тягостная, неверная обстановка; единое вспыльчивое движение рассорит всех, смешает карты и погрузит Космос в Хаос.

Я полагал, что истинная причина недовольства Германии кроется в англо-французском соглашении. Британия получила многие выгоды в Египте, Франция - в Марокко. Возможно, что немцы чувствуютт себя обойдёнными: почему бы им не высказаться и не настоять на своих правах, вежливо и дружелюбно? Ведущие державы сошлись в споре, но Британия стояла особняком и, по моему мнению, могла бы проявить сдержанность, умеренно пустить в ход своё влияние и обеспечить компромисс - именно это мы и пытались делать. Но если Германия действует злокозненно, то умеренность не имеет никакого смысла. Надо жёстко произнести решительное слово и не опоздать с ним. Самоустранение Британии бесполезно.

Без нашего сдерживающего влияния антагонисты могут зайти слишком далеко. Я искал решения диллемы в циркулирующих документах и телеграммах и замечал за хладнокровием Эдварда Грея растущую, а временами и тяжёлую тревогу.

Неустойчивая игра сил в нашем собственном синедрионе добавляла к накалённому мраку европейских дел. И наоборот: Кабинет превратился в миниатюрную копию международного дипломатического ристалища с его колебаниями и недомолвками. Все без исключения министры, ответственные за внешнюю политику Британии собрались в либерал-империалистском крыле правительства и за их скамьями высился увесистый трезубец морской мощи. Империалистов пристально опекали и уравновешивали радикалы, на их стороне выступали влиятельные лорд Морли и лорд Лоребёрн: мы, с канцлером Казначейства, как правило, принимали сторону последних. Кабинет балансировал между мнениями и колебания могли легко обернуться нерешительностью, неспособностью Англии выступить на той или иной стороне при опасном обороте событий. Обстоятельства складывались так, что мы равно не могли умыть руки, отвернуться от опасности и предотвратить беду своевременными и категоричными действиями. В этих условиях, позиция канцлера Казначейства приобрела особый вес.

Несколько недель Ллойд-Джордж не обнаруживал своих намерений; я многократно беседовал с ним и пришёл к выводу: канцлер колеблется между сторонами. Но время пришло и утром, 21 июля, перед заседанием Кабинета, я нашёл в нём совершенно другого человека. Замысел канцлера выяснился: Ллойд-Джордж принял решение. Он знал что делать, когда и как. Министр финансов заключил, что Британия сползает в войну. Канцлер подробно разобрал тянущееся и гнетущее молчание Берлина. Он указал, что Германия действует, совершенно не считаясь с Англией, что наша недвусмысленная позиция полностью проигнорирована, что жёсткое давление на Францию продолжается, может произойти катастрофа и беду надо отвести заявлением - немедленным и безапелляционным.

В тот вечер, Ллойд-Джордж собирался выступить на ежегодном обеде банковских деятелей;

он открыл мне, что использует случай и, не обинуясь, заявит: если Германия задумала войну, то найдёт Британию в рядах противника. Канцлер показал мне подготовленную речь и добавил, что после заседания Кабинета ознакомит с ней премьер-министра и Эдварда Грея. Как они отнесутся к этому? Я ответил, что, несомненно, как и я: с огромным облегчением.

Ллойд-Джордж переменил сторону, наше международное поведение определилось.

Теперь правительство могло проводить твёрдую и вразумительную линию.

Наступил вечер, и канцлер Казначейства произнёс перед банкирами следующие слова:

Если ситуация поставит нас перед выбором – сохранить мир, но потерять блистательное и выгодное положение, плод вековых усилий и героизма, если мирное состояние обернётся правом ущемлять жизненно важные интересы Британии и пренебрегать нами в международных делах, то я категорически назову мир, купленный за подобную цену унижением, нетерпимым для нашей великой державы.

Аудитория пропустила заявление мимо ушей. Дельцов занимала бюджетная политика Ллойд-Джорджа: недружелюбная, пугающе тягостная для собственности и богатства – знали бы они, что готовит им будущее! Банкиры сочли, что министр рутинно и для проформы вставил в речь иностранные дела. Но посольства Европы разом встрепенулись.

Через четыре дня, в половину шестого пополудни, мы с канцлером прогуливались у фонтанов Букингемского дворца. На нашем пути возник запыхавшийся посыльный. Не соблаговолит ли господин министр финансов немедленно посетить сэра Эдварда Грея?

Ллойд-Джордж порывисто обернулся ко мне: ”Это речь. Германцы могут потребовать моей отставки: вспомните Делькассе.” Я ответил: ”Вы станете самым популярным человеком в Англии” (сегодня его имя у всех на слуху, но в то время было иначе). Мы поспешили вернуться в палату, в офис Грея. Хозяин кабинета встретил нас со словами: ”Только что от меня вышел германский посол. Чуть ли не разрыв; немцы могут атаковать флот в любую минуту. Я послал за Маккеной”. Сэр Эдвард бегло пересказал разговор с Меттернихом.

Посол сообщил, что Берлин не находит оправданий словам канцлера Казначейства. Граф жёстко заявил: если Франция отвергнет протянутую руку имперского правительства, Германия не остановится ни перед чем, но защитит свою честь и договорные права. Вслед за тем, Меттерних зачитал длинную жалобу на мистера Ллойд Джорджа ”чья речь в самом деликатном истолковании звучит предостережением в адрес Германии и, фактически, воспринята прессой Великобритании и Франции как предупреждение, граничащее с запугиванием”. Грей счёл правильным указать, что правительству Его Величества недостойно обсуждать сам предмет - речь канцлера Казначейства – после ноты, составленной в подобном тоне. Пока мы разговаривали, прибыл первый лорд Адмиралтейства, остался с нами на несколько минут и умчался отдавать тревожные приказы.

Беда пришла в обличье осмотрительных и корректных слов. В просторных, тихих покоях прозвучали скрупулёзно отмеренные фразы, проворковал мягкий, спокойный, обходительный, серьёзный разговор. Но пушки начинали говорить и народы падали от руки той же Германии вслед за меньшими демаршами. Учтивые речи, но радиограммы Адмиралтейства уже текут сквозь эфир к верхушкам корабельных мачт, и обеспокоенные капитаны меряют шагами палубы. Немыслимо. Невозможно. Безрассудство, страшные сказки, никто не решится на такое в двадцатом столетии. Темнота полыхнёт огнём, ночные убийцы нацелятся в горло, торпеды разорвут днища недостроенных кораблей и рассвет откроет истаявшую морскую мощь нашего, теперь уже беззащитного острова? Нет, это невероятно. Никто не посмеет. Цивилизованность, как и прежде, возобладает. Мир спасут многие установления: взаимозависимость наций, торговля и товарооборот, дух общественного договора, Гаагская конвенция, либеральные принципы, лейбористская партия, мировые финансы, христианское милосердие, здравый смысл. А вы полностью уверены в этом? Будет скверно ошибиться. Такую ошибку можно сделать лишь раз – и навсегда.

Речь в ратуше {1} явилась неожиданностью для всех стран и прозвучала раскатом грома для правительства Германии. Немцы загодя собрали сведения и уверились, что Ллойд-Джордж возглавит миролюбивую партию и, тем самым, обезвредит Англию. Теперь Германия бросилась в другую крайность и вообразила интригу сплочённого британского Кабинета: министры нарочно выбрали и принудили к чтению пресловутой речи самого отъявленного радикала – канцлера Казначейства.{2} Немцы недоумевали, как их представители и соглядатаи в Великобритании могли столь грубо обмануться. Берлин назначил Меттерниха козлом отпущения и, при первом же удобном случае, отозвал графа из Лондона. По мнению немецкого правительства, посол, за десять лет работы в Англии, не смог изучить персональные качества и ошибся в политике влиятельнейшего министра.

Теперь мы располагаем фактами и можем заключить, что подобное предвидение стало бы для Меттерниха нелёгким делом. Как он мог судить о намерениях Ллойд-Джорджа?

Коллеги по Кабинету увидели текст речи лишь за несколько часов до выступления. Я не мог предположить действий канцлера, хоть и сотрудничал с ним самым тесным образом. Никто не знал. Он и сам не знал, пока полностью не охватил умом происходящее.

Сегодня кажется, что Германия не собиралась воевать за Агадир, но прощупывала почву, балансируя на краю пропасти. Мир мог легко сорваться вниз: порыв ветра, головокружение и все катятся в тартарары. Но каковы бы ни были сокровенные немецкие замыслы до официального выступления Британии, мы объяснились и Германия более не желала войны.

Речь министра финансов и дальнейшие события убедили Берлин, что в сложившихся обстоятельствах военное давление на Францию приведёт Британию во вражеский стан.

Немедленной ретирады не случилось, но немцы стали с величайшей осторожностью избегать провокаций в сторону французов и повели переговоры к уступкам и примирению.

Правительство работало в величайшем напряжении: мы пытались измерить истинную глубину разногласий и оценить реальную стоимость притязаний; в июле, августе и сентябре положение оставалось тягостным и туманным. Германская дипломатия двигалась к решению медленно и едва ощутимо, из Берлина шли известия о военных приготовлениях, наши опасения росли. Один жаркий летний день сменялся другим: казалось, что надвигается гроза.

Положение члена Кабинета дало мне возможность наблюдать за ходом событий и я следил за ними, пристально, но отстранённо: министр внутренних дел не имеет прямого отношения к международным делам. Неожиданный случай потряс меня. 27 июля Асквит устроил летний приём в саду, на Даунинг-стрит 10. Среди приглашённых оказался шеф лондонской полиции, сэр Эдвард Генри.

Мы разговорились о европейских делах: я нашёл их серьёзными. Сэр Генри заметил, что министерство внутренних дел, а именно лондонская полиция, несёт ответственность – в силу какой-то странной договорённости – за охрану всех запасов кордита военно-морских сил на складах в Чаттенден и Лодж Хилл. Охрану несут несколько констеблей, многие годы и пока без происшествий. Я осведомился: что будет, если ночью к хранилищам взрывчатки на двух или трёх авто подъедут двадцать решительных и хорошо вооружённых германцев? Сэр Генри ответил, что злоумышленникам ничто не помешает. Я поспешил откланяться.

Дорога в министерство внутренних дел заняла несколько минут; я поднялся в свой кабинет и позвонил в Адмиралтейство. Кто из начальства на месте? Первый лорд с флотом в Кромарти, первый морской лорд отъехал с инспекцией. С обоими, разумеется, можно быстро связаться по телефону или беспроволочному телеграфу. За главного оставлен адмирал – опустим его имя. Я потребовал морской пехоты, немедленно, для охраны жизненно важных для флота материалов. Мне было известно, что в учебных частях Чатема и Портсмута более чем достаточно морских пехотинцев. Адмирал ответствовал, что Адмиралтейство не обязано и не намерено ничего предпринимать: военно-морской человек откровенно негодовал на возникшего из ниоткуда гражданского министра-паникёра.

“Вы отказываетесь выслать морскую пехоту?” Адмирал ненадолго замялся, но ответил:

”Отказываюсь”. Я дал отбой и позвонил в военное министерство. Мистер Хэлдейн был на месте. Я рассказал ему, что собираю и вооружаю полицейские караулы для охраны взрывчатки, и попросил подкрепление - пехотную роту к каждому из хранилищ. Несколько минут – и отданы приказы, несколько часов – и солдаты на посту. К утру запасы кордита были под надёжной охраной.

Ничтожный инцидент; возможно, что я зря встревожился. Но случай открыл глаза и привлёк внимание. Вокруг бурлила повседневность - мирная, не ведающая опасений, беспечная. Люди на улицах, женщины и мужчины, считали чужеземную угрозу полнейшей бессмыслицей. Десять веков или около того на землю Англии не ступала нога вражеского солдата. За сто лет отечество не изведало опасности. Британцы, всецело самодостаточные, весьма самоуверенные, год за годом, поколение за поколением, занимались делами, спортом, классовой и партийной борьбой. Нация мыслила мирными категориями. Долгие, спокойные времена сформировали наш образ жизни. Недоверие, сердитое нежелание слушать – так отнеслось бы большинство англичан к рассказу о возможной близости чудовищной войны, к предположению о том, что в самом городе Лондоне, гостеприимной гавани всех морей, злонамеренные и решительные иностранцы готовятся нанести смертельный удар по нашему первейшему оружию и вернейшей защите.

Я начал поиск слабых мест в обороне страны. Выяснилось, что дальновидный капитан Хэнки - впоследствии помощник секретаря Комитета имперской обороны - уже составляет перечнь потенциальных угроз для проекта мобилизационного расписания {3}. Я занялся вопросами саботажа, шпионажа и контршпионажа, обратился к компетентным государственным служащим: они работали в тайне, относились к предмету очень серьёзно, но располагали малыми силами и скромными средствами. Мне рассказали о германских шпионах и агентах в портах Британии. Ранее, при необходимости извлечь одноединственное частное письмо из ведения королевской почтовой службы и перлюстрировать его, министерство внутренних дел должно было выписать ордер. Я издал общий приказ и санкционировал вскрытие всей корреспонденции некоторых лиц из особого, постоянно пополнявшегося списка. В скором времени обнаружилась регулярная и широкая агентурная сеть: Германия создала её из подкупленных англичан. Закон не отводил министерству внутренних дел заметного места в системе военных приготовлений, но я отдался им всецело, на семь ближайших лет, оставив почти без внимания иные вопросы. Все боевые лозунги нашей избирательной кампании - либеральная политика, народный бюджет, фритрейдерство, мир, экономия, реформы - утеряли важность перед новой задачей. В череде прибывавших, грозных нужд устоял один лишь ирландский вопрос. Полагаю, что ход событий водил умами и иных министров. Но я рассказываю свою собственную историю.

Я с тщанием изучал военное положение в Европе, читал всё, что мог достать. Многие часы прошли в спорах и обсуждениях. Военный министр приказал отвечать на все мои вопросы. Начальник генштаба - Уильям Николсон - был моим другом с давних времён тирахской экспедиции. В 1898 году, я, тогда ещё молодой офицер, служил с ним в штабе Уильяма Локхарта. Николсон придерживался ясной и твёрдой военной доктрины и изложил положение дел в превосходной и обширной записке. Но больше всех я обязан начальнику оперативного управления: генералу (впоследствии фельдмаршалу) Генри Вильсону.

Генерал, глубоко принципиальный и замечательно дальновидный офицер, с энциклопедическим и, полагаю, уникальным знанием Континента досконально изучил французскую армию и секреты французского главного штаба. В то время он возглавлял штабной колледж. Многие годы сэр Генри ратовал за немедленные и совместные с Францией действия на случай войны и не сомневался в том, что воевать, рано или поздно, но придётся. К Вильсону, со всех сторон, стекались струйки военных сведений. Генерал повесил в своём маленьком кабинете карту Бельгии: огромную, во всю стену, с отчётливым изображением сети дорог сколь-либо пригодных для прохода германских армий. Он проводил у карты все каникулярные дни: изучал маршруты движения войск и окольные местности. Вильсон не мог плодотворно работать в Германии: там его слишком хорошо знали.

Как-то вечером, посол Германии граф Меттерних – к тому времени мы были знакомы десять лет – зазвал меня на обед. Мы провели время вдвоём; граф выставил знаменитый рейнвейн императорских погребов. Разговор шёл о Германии, о её теперешнем величии, о Наполеоне, о роли Бонапарта в объединении немецкого народа, о начале и завершении франко-прусской войны. – Какая жалость – заметил я – что Бисмарк не устоял перед военными и согласился взять Лотарингию. Теперь Лотарингия и Эльзас – корень европейских раздоров и вооружённого противостояния. Граф возразил: Германия издавна владела этими землями, но в один из мирных дней Людовик XIV перемахнул через границы, наскочил и захватил их. Но ведь население Эльзаса и Лотарингии настроено профранцузски? По-разному - ответствовал Меттерних. Я возразил: как бы то ни было, но огонь тлеет. Франция никогда не забудет потерянные провинции, а они, в свою очередь, никогда не перестанут взывать к Парижу. Мы обратились к близким и весьма щекотливым материям. Обеспокоен ли граф сегодняшней ситуацией? – Германию пытаются окружить и уловить в сети – заявил посол – но она слишком сильна для охотников. Я осведомился, о каких поимках и сетях идёт речь, ведь Германия в союзе с Австро-Венгрией и Италией, державами первого класса? Англию не смущала и полная изоляция, мы жили так многие годы. Но вы живёте на острове – отпарировал Меттерних. Германия прошла сквозь долгие времена грабежей, угнетения и не море, но лишь солдатские штыки стоят меж нами и вторжением. Это въелось в немецкую душу.

Разговор перешёл к военно-морским делам. – Германия совершает огромную ошибку, соперничая с нами на воде – сказал я. Англию не догнать. Мы будем строить по два корабля на каждый немецкий, построим и больше, при необходимости, и каждый шаг в морском состязании обернётся новым витком вражды. Как бы ни честили друг друга наши радикалы и консерваторы, в этом мы едины. Пренебрежение морским превосходством отправит в отставку любое правительство. Меттерних ответил, что слышал от мистера Ллойд-Джорджа те же слова, но Германия не помышляет о морском господстве. Ей нужен флот для защиты колоний и торговли. Я спросил: что за польза в слабейшем флоте? Он станет заложником обстоятельств. Император – ответил граф – глубоко привязан к своему флоту, это его детище. Я не стал оппонировать, заметив, что Мольтке по-иному трактовал истинные интересы Германии.

Мы осторожничали, но беседа вышла приятной. Наш разговор не имел особого значения; я привёл его, как пример разных точек зрения. Впоследствии, я узнал, что в подобных обстоятельствах канцлер Казначейства выразился гораздо сильнее. Он заявил, что будет тратить на флот сотни миллионов ежегодно, если господство Британии на морях окажется перед реальной угрозой.

Граф Меттерних, человек чести, служил кайзеру верой и правдой, но старался сохранить мир, в особенности мир между Англией и Германией. Я слышал, что однажды, в Берлине, в собрании князей и генералов, кто-то заявил, что Британия способна нанести Германии внезапный и вероломный морской удар. Посол немедленно ответил, что после десяти лет жизни в Лондоне находит сказанное невообразимым. Собрание ответило Меттерниху явным недоверием; граф поднялся и заметил, что ручается за свои слова честью германского офицера. Воцарилось минутное молчание.

Недалёкие люди привычно глумятся над старой дипломатией и видят причины войн в её секретных махинациях. Легко сбиться с пути, глядя на ничтожные причины многих и великих ссор и битв, но это всего лишь умствования о мелких симптомах опасного заболевания. Интересы, страсти и судьбы могущественных наций и народов лежат в глубине, но длинная история противоречий выходит на поверхность в мелочах. Старая истина гласит: ”Великие волнения начинаются с малого, но не по причине малого”.

Довоенная дипломатия старалась устранить мелкие зародыши опасностей, но большее было ей не под силу. Вместе с тем, и отсрочка может предотвратить столкновение. Проходит время меняются обстоятельства, на смену одним комбинациям, союзам, интересам приходят другие. Традиционная дипломатия Европы улаживала многие, чреватые войной перебранки и грозы - по выражению лорда Мельбурна - “проходили мимо”. Пусть – пока память об ужасных временах ещё свежа – народы найдут иные, обширные, весомые гарантии покоя и подведут под здание нового мира прочный фундамент братства и взаимной заинтересованности, но и тогда в ходу останутся учтивые манеры, вежливые, взвешенные фразы, невозмутимое поведение, скрытность и прозорливость старой европейской дипломатии. Но мы отвлеклись.

23 августа начались парламентские каникулы, правительство разъехалось, и Асквит собрал строго секретное совещание Комитета имперской обороны. Премьер пригласил министров, ответственных за оборону и международные дела, и, разумеется, канцлера Казначейства. Прибыло командование армии и флота. Предмет совещания не имел прямого отношения к Министерству внутренних дел, но Асквит попросил прийти и меня. Мы заседали целый день. С утра выступила армия, за ней – флот.

Сэр Генри Вильсон, начальник оперативного управления, взял слово от генштаба.

Генерал снял со стены и принёс на совещание огромную карту Бельгии, развернул её перед нами и изложил – время подтвердило правоту сэра Генри вплоть до мельчайших деталей – план германского похода на Париж в условиях войны двух союзов: австро-германского с франко-русским. План, вкратце, выглядел так.

Прежде всего, Германия оставит против России лишь заслон, одну пятую часть своих сил; четыре пятых пойдут на Францию. Немецкие армии выстроятся от границы Швейцарии до Аахена. Восточную границу Франции прикрывает линия крепостей и правое германское крыло двинется в обход, по Бельгии. Огромным войсковым массам правого крыла потребуется каждая дорога в полосе от Люксембурга до бельгийского Мааса. В этом районе насчитывается пятнадцать дорог, каждая из них может пропустить до трёх дивизий. Немцы пойдут вдоль Мааса и река защитит их правый фланг.

По реке стоят три важные крепости:

предмостные позиции. Первая, ближайшая к Германии – Льеж, последняя, соседствующая с Францией – Намюр; между ними, на полпути - форт Юи. Германцы захватят укрепления, но дальнейшее неясно – противник может остаться на восточном берегу и использовать реку, как прикрытие, но может ввести в дело крупные силы, форсировать водную преграду и повести охват западнее Мааса. Германский план остался тёмен лишь в этом пункте.

Собираются ли немцы перейти Маас? Ограничатся ли кавалерийской завесой или переведут через реку несколько пехотных дивизий, даже армейский корпус? Сегодня мы знаем, что враг пустил в дело две полнокровные армии, но ко времени совещания самые мрачные предположения ограничивались одним, в крайнем случае, двумя корпусами.

Главный штаб располагал доскональными свидетельствами о полной готовности германцев. Огромные военные лагеря у самой границы Бельгии, обширные склады, сети железных дорог, бесконечные подъездные пути убедительно открывали своё назначение.

Мотоциклисты и солдаты на автомобилях выезжали из Эльзеборнского лагеря и захватывали Льеж одним броском, через несколько часов после объявления войны или не дожидаясь завершения дипломатических формальностей. Шёл август 1911 года, Эльзенборн кишел войсками, закрыт для любопытствующих визитёров и простых сельских жителей – их, без церемоний, гнали прочь от военного лагеря.

Что станется с Бельгией? Льеж спасти не удасться, но французы могут успеть на защиту Намюра. Остаток бельгийской армии – если Бельгия окажет сопротивление – отойдёт к Антверпену. Королевский двор и бельгийский народ найдут последнее убежище в крепости, обширном укреплённом районе, за тройной линией фортов, в путанице рек и каналов.

Штаб изучил и положение Голландии. Оно отличалось от бельгийского - германцы, по мнению докладчика, не предполагали вторгаться в Нидерланды, но могли, из практических соображений, пройти через “Маастрихский аппендикс” – так, в то время, на жаргоне британских военных назывался причудливый отросток голландской территории, коридор между Германией и Бельгией. Немцы могли решиться на марш через “аппендикс” если собирались использовать значительные силы западнее Мааса.

Мы получили лишь общее представление о французских планах - Париж надеялся предвосхитить масштабное вторжение и подорвать охватывающее движение германцев контрнаступлением величайшего размаха.

Вильсон назвал предположительное число дивизий противников, на всех фронтах, после окончания мобилизации:

Франция 95 Германия 110

Военные утверждали, что шесть британских дивизий на левой оконечности французского фланга помогут парировать первый удар - если не медлить и отправить войска вслед за объявлением войны. Живое свидетельство союзной помощи удвоит силы каждого французского солдата. Вильсон прозорливо усомнился в силах России, он оценил последствия медленной мобилизации русских армий и развеял многие иллюзии. Казалось невероятным, что Германия отгородится от русской мощи заслоном в каких-то двадцать дивизий. Но военачальники Британии нашли немецкий план резонным. Читатель увидит, что в критический момент сражения Россия и её государь исполнили союзнический долг и ценою величайших жертв отвлекли на восток жизненно важные для Германии силы. В то время, мы не могли предугадать подобного оборота военных дел; сегодня же усилия России почти забыты.

Затеялась неизбежная и обстоятельная дискуссия, мы обсудили множество вопросов и, в 2 часа дня, разошлись на перерыв; заседание возобновилось в 3, слово взял первый морской лорд, Артур Вильсон. Сэр Артур вывесил другую карту и пространно изложил, каким, по мнению Адмиралтейства, курсом должна следовать вовлечённая в войну Британия. Адмирал не открыл нам планов Адмиралтейства. Он утаил их, но разъяснил основную идею: тесная блокада вражеских портов. В скором времени собрание убедилось в принципиальном несогласии армии и флота. Адмиралтейство считало, что Британия должна ограничиться морем: маленькая английская армия на Континенте без остатка растворится в огромных воюющих массах, но каждый британский солдат может отвлечь с фронта несколько вражеских, если останется у причала, в готовности к десантам и контрударам на германском побережье. Генералы яростно опровергали моряков, взгляды Адмиралтейства не нашли одобрения среди большинства собрания, флотские и армейские представители категорически разошлись во многих подробностях высадки войск. Серьёзная размолвка флота и армии в основных вопросах военного планирования и на фоне международного кризиса возымела скорый и непосредственный результат: я оказался в Адмиралтействе.

После совещания, Хэлдейн приватно сообщил Асквиту, что не может отвечать за военное министерство, пока обновлённый совет Адмиралтейства не начнёт работать в совершенной гармонии с армией и не организует полноценный военно-морской штаб. Я не узнал об этом разговоре, но за ним и вскоре последовало решение, совершенно изменившее мою жизнь.

Я полагал, что генштаб чрезмерно уверен во французской армии и опасался, что генеральскими умами движет приверженность к союзнику. Наши военачальники не сомневались, что поражение французов поставит под угрозу будущее Британии, пылко желали выступить на стороне Франции и тешились естественными, но иллюзорными оценками французских сил: сравнение неизменно оказывалось в пользу Парижа. Большая часть информации поступала от французов. Союзный генштаб был настроен оптимистично и решительно, желал наступать, и полагался на боевой дух французского солдата. Надёжная оценка показывала, что полная численность довоенной армии Франции относится к германской как три к четырём, но, по ходу войны, между девятым и тринадцатым днём мобилизации, Париж сможет выставить на поле боя превосходящие силы. Французские генералы возлагали большие надежды на перехват инициативы, на то, что решительное вторжение в Эльзас-Лотарингию расстроит скрупулёзно рассчитанный марш врага через Бельгию на Париж. Британский генштаб подпал под влияние французских ожиданий.

Я не разделял оценок генштаба и изложил свои мысли Комитету имперской обороны в меморандуме от 13 августа 1911 года. Разумеется, это лишь попытка заглянуть за покров времени, вообразить невообразимое, сосчитать бессчётное, измерить неизмеримое. Я писал, что к двенадцатому дню мобилизации “французские армии откатятся от линии Мааса к Парижу и на юг”, что к сороковому дню “силы врага, как на фронтах, так и в тылу, напрягутся до предела”, и что тогда “нам может представиться случай для решающего испытания сил”. Я не претендую на славу пророка, не помышлял предугадать точные даты, но лишь дал примерные временные ориентиры мыслимых событий. Фактически, три года спустя, оба прогноза сбылись едва ли не до дня.

В начале войны, 2 сентября 1914 года, я перепечатал меморандум в надежде воодушевить коллег – мрачное предвидение событий двенадцатого дня сбылось и нам следует ожидать и благоприятного, сорокового дня. Так и случилось.

ВОЕННЫЕ АСПЕКТЫ КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ ПРОБЛЕМЫ

Меморандум Черчилля 13 августа 1911 Документ исходит из предпосылки…. что мы приняли решение об использовании британских вооружённых сил в континентальной Европе. Я никоим образом не считаю подобное решение неизбежным.

Предполагается, что Великобритания, Франция и Россия связаны союзными обязательствами и атакованы Германией и Австрией.

1. Решающая военная борьба развернётся между Францией и Германией. Качества немецкой армии, по меньшей мере, не уступают французским, Германия мобилизует 2 200 000 против 1 700 000. Со временем, соотношение сил может несколько выровняться и французы должны улучить выгодный момент. Это возможно либо до полного развёртывания германских войск либо после того, как неприятель растянет силы. Первый случай может представиться между девятым и тринадцатым днём, второй – около сорокового дня.

2. В первые дни мобилизации, за французами останется равенство или временный перевес в приграничных районах, но этот факт не заслуживает внимания, разве что Париж решится на стратегическое наступление. Французы могут немедленно выступить, но сразу же потеряют выгоду действий по внутренним линиям и встретятся с идущими навстречу подкреплениями неприятеля: тем самым, любой перевес первых дней окажется лишь временным и быстро сойдёт на нет. Германцам не выгодны первые дни, они не начнут генерального наступления без солидного преимущества. На начало войны, у Парижа нет выбора: французам придётся держать оборону по линии собственных крепостей и у границы Бельгии: дату первого, главного удара назначит Германия. Мы не откажем неприятелю в уме, согласимся с тем, что немцы выберут для наступления самый благоприятный момент и лишь безрассудные и нецелесообразные действия французов могут вынудить Германию к действиям помимо расчёта.

3. Непредвзятая, с позиций Британии, оценка приводит к недвусмысленному выводу:

Германия начнёт решительное наступление при значительном численном перевесе и на достаточно широком фронте; французы отступят от бельгийской границы, но могут удержать позиции между крепостями на линии Верден - Бельфор. Противники сойдутся в неизбежной череде ожесточённых схваток, удача будет менять хозяина, наступающим германцам придётся очень нелегко. Нам не стоит рассчитывать, что французы остановят врага по всему фронту, но и при таком обороте дел союзнику не хватит сил для контрудара.

По всей вероятности, к двенадцатому дню сражения французские армии откатятся от линии Мааса к Парижу и на юг. Планы, исходящие из иной посылки, чрезмерно опираются на фортуну.

4. Мы можем использовать четыре или шесть британских дивизий в масштабных операциях начала войны. Этот план ведёт к важному и практическому результату. Истинная ценность британских войск на Континенте несоизмерима с их численностью. Высадка англичан воодушевит каждого французского солдата и дорого обойдётся врагу в приграничном сражении. Но зададимся вопросом наиважнейшего для нас значения: что последует за сражением у границ и вторжением во Францию? Никакие действия в приграничных областях не приведут Францию к победе. У Парижа нет достаточных для вторжения в Германию сил. Единственный шанс – поразить врага на французской земле.

Этот вопрос невозможно обойти, он стоит на пути к любому окончательному решению.

5. Силы германских армий, по мере движения врага через Бельгию и, далее, во Францию будут иссякать быстрее французских из-за нижеследующих, всех или некоторых причин:

Как правило, наступающая сторона несёт большие потери (в особенности, если германцы потерпят неудачу на линии французских крепостей);

Операции по внешним линиям требуют большего количества солдат;

Необходимость выделить силы для охраны коммуникаций, в Бельгии и Франции (в особенности на приморском фланге);

Необходимость блокировать Париж (на 100 000 защитников города потребуется не менее 500 000 германских войск); осада или оборона иных пунктов (особенно вдоль побережья);

Высадка британских частей;

Нарастающее давление русских, с тридцатого дня;

Общее соображение – наступление правым крылом заведёт германцев в скверную стратегическую ситуацию и враг, рано или поздно, это осознает.

Все перечисленные обстоятельства будут усугубляться с каждым днём продвижения неприятеля.

6. Морская блокада - как это изложено в меморандуме Адмиралтейства – со временем скажется на германской торговле, промышленности, стоимости продовольствия, ударит по кредиту и финансам, добавит к бремени непомерных и ежедневных военных расходов.

Германская экономика окажется под постоянным и нарастающим гнётом. [Канцлер Казначейства придаёт этому обстоятельству особое значение и отмечает крайне малый запас прочности германской индустрии и хозяйственных организаций].

7. На сороковой день, силы врага, как на фронтах, так и в тылу, напрягутся до предела, Германии придётся жить в жестоком, ежедневном, с какого-то времени непереносимом усилии и искать облегчения лишь в полной победе над Францией. Если к сороковому дню сражения французы не промотают войска в опрометчивых и безнадёжных мероприятиях, то баланс сил выровняется и, с течением времени, только улучшится.

Неприятель встанет перед дилеммой: необходимо атаковать, немедленно, успешно, но атаковать в условиях, когда численность войск по обе стороны фронта выравнивается с каждым днём. Начиная с этого времени, нам может представиться случай для решающего испытания сил.

Совещание завершилось. Участники разошлись в мрачных думах.

Военное министерство погрузилось в тайные хлопоты. Ничто не просочилось наружу, но всё мыслимое – предусмотрено, подготовлено, расписано до мелочей. Каждый батальон получил собственное железнодорожное расписание или, на языке военных, график движения: детальный документ, вплоть до указаний, где солдатам надлежит пить кофе.

Военные отпечатали тысячи карт Северной Франции и Бельгии. Кавалеристы отложили учения из-за ”нехватки воды в Уилтшире и соседних графствах”. Британская пресса, неподцензурная, яростно пропартийная и, в большинстве своём, пацифистская выражалась сдержанно, немногословно, без принуждения, твёрдо и единодушно. Затянувшееся, тягостное молчание не было прервано и единым резким словом. Большая забастовка железнодорожников волшебным образом завершилась, хозяева и работники выслушали доверительное обращение канцлера Казначейства и, в одночасье, завершили дело большими уступками друг другу.

В середине августа, я позволил себе несколько дней за городом, но и на отдыхе думал только о военной угрозе. Текущие обязанности не оставляли меня, но разумом владели лишь вопросы войны.

Приведу письмо Эдварду Грею – я отправил его из благостных окрестностей Меллс.

Возможно, что мы накануне неизбежных и бесповоротных решений. Прошу вас рассмотреть изложенный ниже план действий на случай провала переговоров о Марокко.

Предложить Франции и России тройственный альянс и (помимо прочего) дать совместные гарантии Бельгии, Нидерландам и Дании.

Объявить Бельгии, что мы, в союзе с Францией и Россией, гарантируем её независимость и придём на помощь в случае покушения на нейтралитет. Уведомить Брюссель, что не остановимся перед необходимыми и самыми действенными военными мерами. Но бельгийская армия выйдет в поле вместе с армиями Британии и Франции, а бельгийское правительство, без промедления, укрепит достаточными гарнизонами Льеж и Намюр. В противном случае мы оставим Брюссель его судьбе.

Дать аналогичные гарантии Нидерландам и Дании в обмен на их встречные и самые энергичные усилия.

Мы поможем Бельгии в обороне Антверпена, прокормим крепость и любую армию возле города. Нам нужна полностью открытая Шельда; возможно, что придётся со всей силой надавить на Голландию. Если Голландия закроет Шельду, Британия ответит блокадой Рейна.

Значение Рейна возрастает с ходом военных действий: мы должны подготовиться и, буде необходимо, заблокировать реку. С другой стороны, германцы либо пройдут ”Маастрихским аппендиксом” в первые же дни войны, либо он им вообще не понадобится.

Позвольте добавить, что мне не понравился доклад Адмиралтейства и я ничуть не убеждён в разумности тесной блокады. По моему мнению, если французы вышлют крейсера в Могадор или Сафи, нам (в свою очередь) надо передислоцировать основные силы флота на север Шотландии, на базу военного времени. Интересы Англии не в Марокко, но в Европе. Мы могли бы послать с французами пару наших кораблей, но передислокация флота окажется столь же – если не более - выразительной.

Дайте мне знать, когда окажетесь в Лондоне и не откажите в любезности довести это письмо до премьер-министра.

Мир продлился ещё три года, но мои взгляды не претерпели изменений. Напротив:

события трёх предвоенных лет утвердили и укрепили меня в собственной правоте. Мне выпало лично осуществить кое-что из предложенного: отменить план тесной блокады и передислоцировать флот на базу военного времени. В иных случаях – например, оборона Антверпена – у меня не оказалось достаточно власти для своевременных и необходимых мер. Но я старался, как мог – не из-за глупого сумасбродства, как это часто утверждается; я изучал предмет, размышлял, составлял систему взглядов и следовал им. Ход ужасного и беспримерного времени общественных потрясений подтверждал мои выводы, один за другим, и я укреплялся в уверенности. У меня не было ни малейших сомнений, что и как – вплоть до мелочей - надлежит предпринять, трудно было лишь убедить и побудить прочих к правильному действию.

Вопреки опасениям, кризис завершился мирно. Германия получила дипломатический отпор. Очередной выпад Германии против всей Европы. Очередной наскок немцев на Францию. Континент жил в опасениях многие годы, теперь тревоги добрались до Британии и наши государственные мужи в первый раз ощутили близость войны. Французы предложили уступки и компенсации. Замысловатые переговоры о германских и французских границах в Западной Африке, в особенности о камерунском ”Утином клюве”, окончились соглашением сторон. Мы считали, что Франция приобрела значительные выгоды. Но Париж не выказал восторга. Кайо провёл страну через тревоги Агадира, но был отставлен по непонятным на то время причинам: свет пролили дальнейшие события. Судя по всему, в правительственных кругах Германии разразился грандиозный скандал.

Секретарь по делам колоний, фон Линдеквист, предпочёл отставку подписи под соглашением. Кайзер жил в переездах, он останавливался то в одном, то в другом дворце, у трона толпились подданные, и над собраниями блестящих мундиров витал резкий и густой дух унижения и обиды. Выразителем чаяний гневающихся стал кронпринц. Мир обрушил на это несчастное существо несчётное количество проклятий.

Но, в сущности, кронпринц был не лучше и не хуже любого из юных кавалерийских субалтернов средних достоинств:

он не прошёл обычное горнило частной школы, равно как и не был закалён заботой о средствах к существованию. Наследник престола отличался привлекательной внешностью, щедро одаривал вниманием прекрасный – в большинстве случаев – пол, хотя на закате дней и обратился к прельщению юношеской популяции Вирингена. Его недалёкая голова пошла кругом от горящих взоров и раскатистых речей знаменитых капитанов, государственных мужей и партийных лидеров. Принц опрометью кинулся в мощное и любезное ему течение общественных настроений и обрёл авторитет – вернее сказать, стал знаменем влиятельных сил, с которыми приходилось считаться самому кайзеру. Германия пошла на новый виток военных и морских приготовлений.

“Дело – пишет Тирпиц (стр. 191) – обстояло так: хладнокровно, не поддаваясь на провокации, продолжить военное строительство в огромных масштабах, спокойно работать над утверждением Германии на морях {4} и принудить англичан дать нам свободно вздохнуть.” Лишь свободно вздохнуть! Что за чудовищные орудия требовались немцам для простейшего респираторного акта!

Посмотрим, как агадирский кризис отозвался во Франции.

Генерал Мишель занимал пост вице-президента Высшего военного совета и, с началом войны, становился главнокомандующим французскими вооружёнными силами. В начале 1911 года, генерал представил доклад о плане кампании. Он не сомневался, что Германия нанесёт удар через Бельгию и не ограничится южным берегом бельгийского Мааса, но существенно - вплоть до Брюсселя и Антверпена - расширит район операций. Мишель утверждал, что германский генштаб немедленно введёт в дело двадцать один кадровый армейский корпус вместе с львиной долей резервных войск: немцы, как это было известно, рассчитывали получить двадцать один дополнительный корпус от всеобщей мобилизации.

Тем самым, Франции надо готовиться к обширному охватывающему движению неприятеля через Бельгию и встрече с большей частью войск врага в самом начале войны. Генерал заключил, что масштаб подобного вторжения требует подготовить и использовать в первых же грядущих боях как можно больше французских запасных. Мишель предложил организовать при каждой кадровой части территориальное подразделение и вывести регулярные и резервные войска в поле сообща, под началом профессиональных офицеров.

Предложение генерала позволило бы, ещё до начала мобилизации, поднять численность французской армии с 1 300 000 до 2 000 000 и встретить наступающих германцев по меньшей мере равными силами. Многие французские корпуса увеличивались до 70 000 человек, большинство полков вырастали в шестибатальонные бригады.

Далее, генерал Мишель указал, как распределить эти войска. Основная масса, около 500 000 солдат, собиралась между Лиллем и Авеном для удара по главным силам германского обходного движения. Вторая группа, числом в 200 000 штыков, выставлялась справа от первой, между Ирсон и Ретель. Гарнизон Парижа - 220 000 бойцов – служил, одновременно, и общим резервом. Прочие войска вставали вдоль восточных границ. Так видел план кампании ведущий офицер Франции в 1911 году.

Идеи генерала шли вразрез с господствующим направлением французской военной мысли. Генштаб не верил в обводящий немецкий удар через Бельгию и совершенно отрицал проход врага по северной Бельгии. Генштаб не верил, что Германия использует резервные части в дебюте. Генштаб не верил в способность резервистов драться без долгосрочного обучения. Французский главный штаб думал противоположно: Германия начнёт стремительную атаку одной кадровой армией, врага должно встретить на восточных рубежах и отразить контратакой. Следовательно, надо накопить как можно больше солдат действительной службы при минимальном числе резервистов; отсюда и вывод – закон о трёхлетней воинской повинности, генштаб потребовал его, намереваясь не менее чем удвоить контингент молодых солдат. Военная верхушка Франции истово, поголовно и вопреки своему руководителю веровала в наступательную доктрину - полковник Гранмезон был пророком её - и искренне надеялась вырвать у врага победу яростной и страстной атакой в самом начале кампании.

Генерал Мишель пал жертвой собственного инакомыслия. Возможно, что персональные особенности Мишеля контрастировали с глубиной и прозорливой истинностью его идей. Такое случается и часто застит людям глаза. Генералу оппонировало подавляющее большинство Высшего военного совета. Агадир привёл к развязке. Новый министр обороны, Мессими, настоял на обсуждении концепции Мишеля полным составом Совета. Все, за малым исключением, военачальники выказали полное несогласие, диссидент остался в одиночестве. Министр обороны подвёл итог и, через несколько дней, сообщил Мишелю, что тот не пользуется доверием французской армии. 23 июля, вице-президент Высшего военного совета подал в отставку.

Правительство намеревалось заменить Мишеля на По или Галлиени, но По захотел работать с неприемлемым для министра составом высших офицеров. Номинацию не утвердили, отговорку нашли в преклонном возрасте кандидата, но увёртка с размаху ударила по Галлиени – он был старше По. В сложившихся обстоятельствах, выбор пал на Жоффра.

Жоффр, военный инженер, заработал репутацию разумного, спокойного и твёрдого офицера на Мадагаскаре – он служил там на различных должностях, под началом Галлиени

И в Марокко. 1911 год принёс ему место вице-президента Высшего военного совета.

Генерал-тяжелодум, флегматичный, широкоплечий, большеголовый буколический персонаж: британец воображает типичного француза совсем не так, трудно найти меньшее сходство. И, равным образом, худший выбор: Жоффр, на первый взгляд, был ничуть не способен сплетать и распутывать мудрёную и обширную паутину современной войны.

Младший в Совете. Никогда не командовал армией, ни разу не управлял большими массами войск, даже в военных играх. При подобных оказиях Жоффру отводилась роль генерального инспектора коммуникаций и, в случае мобилизации, он должен был занять именно этот пост.

Генерал принял высочайшее назначение в опасениях и замешательстве – похвальные и естественные чувства. Но нерасположение кандидата удалось преодолеть: Жоффра заверили, что к его услугам будет специальный помошник, генерал Кастельно – офицер, весьма сведущий в масштабных военных операциях, планах и теориях французского генштаба.

Жоффр получил власть как выдвиженец большинства в главном штабе, как сторонник господствующих догм. Он остался твёрд в вере; его назначение предопределило судьбу Франции и, через три года, привело страну к безмерным несчастьям.

Вместе с тем, персональные качества генерала оказались ценным приобретением для довоенной Франции, с её скоротечным мельканием многочисленных правительств. Он стал воплощением “стабильности” в потоке перемен и олицетворением ”беспристрастия” среди борющихся группировок. Он был ”хорошим республиканцем” с ясными политическими убеждениями, но не партийным бойцом и не интриганом. Никто и ни в какой степени не мог заподозрить генерала в пристрастной религиозности равно как и в поощрении атеистов за счёт католической части генералитета. Франция шла к Армагеддону в мешанине политической пены, испарений, словоблудия и, по любой мерке, возможность найти опору в чём-то постоянном пришлась ко времени. Три, без малого, года, при разных кабинетах, Жоффр оставался на посту и нам доподлинно известно, что мелькавшие на предгрозовой сцене министры почти всегда пользовались его помощью в технических вопросах. Он работал с Кайо и Мессими, он служил под началом Пуанкаре и Мильерана, им руководили Бриан и Этьен; при Вивиани, с тем же Мессими, его карьера рухнула.

Напоследок вернёмся в Британию.

В октябре Асквит позвал меня в гости, в Шотландию. На следующий после приезда день мы возвращались домой с поля для игры в гольф. Совершенно неожиданно, премьерминистр спросил – не сочту ли я возможным перейти в Адмиралтейство? Мне уже предлагали этот пост – тот же Асквит, в начале своего первого премьерства. На этот раз я не затруднился с ответом. Я не мог думать ни о чём, кроме военной угрозы. Я был готов. Я ответил: ”Да!” К завтрашнему дню ожидался Хэлдейн и Асквит предложил подробно поговорить втроём. Но я знал - премьер уже принял решение. Два линейных корабля, два дальних силуэта в свете угасавшего вечера медленно шли из залива Ферт-оф-Форт.

Казалось, они вышли мне навстречу.

Вечером, отходя ко сну, я заметил на столике в спальне большую Библию. Меня переполняли новости: новое положение, иные задачи. Мне было тревожно за Британию – миролюбивую, легкомысленную, неподготовленную, я думал о силе и мужестве моей страны, о нашем здравом смысле, о привычке к честной игре. Я размышлял о величии Германии, о пышной кроне империи, о глубоких корнях холодного, упрямого, неумолимого, расчётливого немецкого ума. Я вспоминал манёвры 1907 года в Бреслау, германские армейские корпуса - они шли мимо меня, ряды храбрецов, волна за волной; в памяти вставали окрестности Вюрцбурга, 1910 год - тысячи крепких лошадей тащат орудия и огромные гаубицы по склонам и дорогам. Я думал о немецкой просвещённости, дотошности, успехах в естественных науках, достижениях в философии. Германия изощрила силу в стремительных, успешных войнах и список их был памятен. Я наугад открыл Книгу - Второзаконие, девятая глава.

1. Слушай, Израиль: ты теперь идешь за Иордан, чтобы пойти овладеть народами, которые больше и сильнее тебя, городами большими, с укреплениями до небес,

2. Народом великим, многочисленным и великорослым, сынами Енаковыми, о которых ты знаешь и слышал: «кто устоит против сынов Енаковых?»

3. Знай же ныне, что Господь, Бог твой, идет пред тобою, как огнь поядающий; Он будет истреблять их и низлагать их пред тобою, и ты изгонишь их, и погубишь их скоро, как говорил тебе Господь.

4. Когда будет изгонять их Господь, Бог твой, от лица твоего, не говори в сердце твоем, что за праведность мою привел меня Господь овладеть сею доброю землею, и что за нечестие народов сих Господь изгоняет их от лица твоего;

5. Не за праведность твою и не за правоту сердца твоего идешь ты наследовать землю их, но за нечестие и беззакония народов сих Господь, Бог твой, изгоняет их от лица твоего, и дабы исполнить слово, которым клялся Господь отцам твоим Аврааму, Исааку и Иакову;

“Оставь сомнения” – так понял я Слово.

–  –  –

Смена караула прошла строго по уставу. Утром, я принял Маккену в Министерстве внутренних дел и познакомил с новыми коллегами; после обеда, мы направились в Адмиралтейство. Маккена представил меня членам совета, главам департаментов, ведущим сотрудникам и откланялся. Он не выказал своих чувств ни единым намёком, но я знал, как тяжела ему эта перемена. Мы простились; я собрал первое, формальное заседание совета.

Секретарь зачитал патент и я – по словам королевского указа – принял на себя ”ответственность перед короной и парламентом за всю деятельность Адмиралтейства”.

Начались труды, поглотившие без остатка четыре года, наступили самые знаменательные дни моей жизни.

Я пришёл дать новое направление важнейшим военно-морским делам и немедленно принялся за работу. Первое: изменить военные планы флота – в то время, они исходили из замысла тесной блокады. Второе: укрепить морские силы постоянной готовности, дать им должную организацию. Третье: всемерно подготовить флот к отражению внезапной атаки, враг не должен застать нас врасплох. Четвёртое: учредить военно-морской штаб.

Пятое:

согласовать военные планы флота и армии, наладить самое тесное сотрудничество двух ведомств. Шестое: инженерные разработки, усилить орудийную мощь кораблей всех классов. Седьмое: кадровые изменения в высшем командовании флота и совете Адмиралтейства.

Дополнительно, чтобы ”спать спокойно”, я отдал несколько персональных распоряжений. Охрана складов флотского имущества всецело переходила под прямой контроль Адмиралтейства. Морские офицеры, наравне с клерками, живущими при министерстве, перешли на круглосуточный режим работы; в Адмиралтействе или поблизости постоянно дежурил кто-то из морских лордов. Теперь, в любой час дня или ночи, в рабочие, праздничные и каникулярные дни, офицер, не теряя времени, мог передать морскому лорду тревожное сообщение. Я завёл киот с большой картой Северного моря за сдвижными дверцами и повесил его на стену кабинета, позади стола. Каждый день, дежурный офицер отмечал на карте текущую диспозицию германского флота. Я входил в кабинет и непременно начинал работу с изучения карты. Флажки выставлялись ежедневно, неукоснительно, вплоть до самого начала войны, потом в дело пошли другие карты огромные, во всю стену оперативного пункта.

Информация поступала ко мне по многим, разнообразным каналам; я не искал новостей на своей карте, но флажки дежурного офицера поддерживали во мне и коллегах ощущение постоянной тревоги. Именно это чувство водило нами в те времена.

Пришла пора представить читателю великих адмиралов флота: лорда Фишера и сэра Артура Вильсона. Неусыпные труды и выдающиеся способности двух адмиралов, работа на морях и в Адмиралтействе, их дела, в сочетании и взаимодействии с энергией и патриотизмом лорда Чарльза Бересфорда в огромной степени создали наш предвоенный флот. Фишер и Вильсон играют заглавные роли в нашей истории, и читатель найдёт их имена на многих страницах этой книги.

Более десяти лет Фишер усиливал, наращивал, модернизировал флот, проводил в жизнь новшества первостепенной важности. Водотрубный котёл, дредноут, субмарины (”игрушки Фишера” - так называл их Бересфорд), единая схема подготовки кадров, команды минимального состава на кораблях резерва, затем – перед лицом германской угрозы – сосредоточение флота в домашних водах, сдача на слом огромного числа малоценных единиц, знаменательные морские программы 1908 и 1909 года, переход с 12 дюймовых орудий к калибру 13,5 дюйма – всё это Фишер!

Адмирал шёл путями далеко идущих изменений и нажил яростных оппонентов:

методы Фишера, предмет его гордости, ожесточали и озлобляли антагонистов. Фишер отвечал взаимностью и был скор на расправу. Он не скрывал и даже прокламировал, что строптивцы любого ранга окажутся на пепелище своей карьеры. “Жёны изменников – то есть офицеров, покусившихся на дела Фишера явно или исподтишка - овдовеют, дети осиротеют, дом станет навозной кучей”. Адмирал повторял это снова и снова. С его языка не сходили слова: “беспощадно, непреклонно, безжалостно” и слово не расходилось с делом

– множество адмиралов и капитанов грызло локти на берегу в предостережение прочим.

Фишер не стеснялся выражать свой курс в самых неблагозвучных терминах, он как будто дразнил и, в то же время, игнорировал врагов и критиков. Вот пример: Фишер пишет в вахтенном журнале дартмурского военно-морского колледжа: ”Секрет эффективности – в фаворитизме”. Он считал ”фаворитизмом” отбор не по чинам, а по талантам, в интересах общества, но само слово било наотмашь. Офицеры должны были оставаться в рыбоводном садке Фишера – и горе несогласным. Адмирал отвечал потоками презрения на мнения и аргументы оппозиции, бранил ослушников печатно и словесно, откровенно и постоянно.

Но флот Его Величества насчитывал немало офицеров с независимыми взглядами и весом в обществе: многие из них воспротивились Фишеру. Они были вхожи в парламент и имели доступ к печати. Взгляды отдельных недругов Фишера – но далеко не все их методы

– нашли отклик в значительной массе опытных и достойных морских командиров.

Оппозицию возглавил Чарльз Бересфорд; в то время, он командовал основным соединением военно-морских сил - флотом Канала. Флот самым прискорбным образом раскололся, и разлом прошёл по каждой эскадре, через каждый корабль. Моряки разделились на сторонников Фишера и приверженцев Бересфорда. Всё, что шло от первого морского лорда отвергалось с порога главнокомандующим, капитанов и командиров флота подстрекали принять ту или иную сторону. Спорили о технике, переходили на личности. Ни одна сторона не имела сил сокрушить неприятеля. Адмиралтейство завело шпионов на флоте, флот – соглядатаев в Адмиралтействе: стороны превосходно знали обо всех движениях вражеском стане. События приняли скверный оборот и вполне могли обрушить воинскую дисциплину, если бы не третья, самая многочисленная партия – моряки, категорически и самоотверженно отторгнувшие фракционную драку. Вокруг бушевали страсти, но они делали свою работу, спокойно и неизменно. Мы в долгу перед ними.

В девяти случаях из десяти Фишер бился за правое дело. Великие реформы вывели флот из глубочайшего упадка. Фишер дал морякам встряску: армию, равным образом, расшевелила южноафриканская война. Долгое, безоблачное время непререкаемого самодовольства окончилось, страна услышала отдалённые громовые раскаты, и именно Фишер подал штормовое предупреждение и объявил всеобщий сбор. Он вынудил каждый департамент явиться с отчётом: чем занимаетесь, не коптите ли попусту небо? Он тряс морские ведомства, колотил их, вырывал из дремоты, принуждал к деятельному труду, но служить на флоте в дни реформ Фишера было не очень приятно. Нельсон завещал морякам жить общиной, братским содружеством, таково было обыкновение, но традиция – лишь временно! – пресеклась: вожди, в яростных раздорах, сеяли рознь, и флот пожинал обильные, ядовитые всходы фракционных козней.

Я спрашивал себя: был ли иной путь, возможны ли реформы Фишера без его методов и пришёл к выводу: адмирал обезумел от трудностей, обструкций и ожесточился в тяжёлой борьбе за каждый шаг.

У руля огромного боевого механизма должны стоять двое:

специалист и политик. Значительные дела на флоте невыполнимы без помощи министра:

никто, кроме политика не может поддержать и защитить решительного первого лорда.

Авторитет моряка соединяется с весом министра и каждый из них более чем удваивает силы в союзе. Деятельные соратники оказывают друг другу величайшие услуги. Согласный труд умножает возможности. Соединение сил не оставляет места интриганам. Солидарное решение может оказаться хорошим или плохим, но становится обязательным для всей морской службы.

Увы, но труды Фишера пришлись на время двух безнадежно и даже смертельно больных первых лордов. С 1904 по 1908 год во главе Адмиралтейства стояли лорд Кодор и лорд Твидмаут: безукоризненно честные и весьма компетентные общественные деятели, но очень нездоровые люди. Более того: ни один из них не был в палате общин и не сумел предложить ответственным депутатам пустить на голоса неоспоримо сформулированную программу Адмиралтейства. Положение изменилось в 1908 году, с приходом в Адмиралтейство Маккены. Новый морской министр отличался решительной храбростью, завидной ясностью ума, имел солидный вес в палате общин и получил назначение в счастливом возрасте пышного цветения сил и способностей. Маккена немедленно успокоил страсти. Но час Фишера уже пробил. Богини мести, Фурии, гнались за ним по пятам.

Труда.4. Принципы нормирования труда 1.Сущность и цели нормирования Важнейшим элементом организации труда, в том числе и з...»

«Топология, первый курс, второй семестр М. Вербицкий Топология, лекция 2: метрики и нормы на векторных пространствах Миша Вербицкий 15 апреля, 2012 матфак ВШЭ Топология, первый курс, второй семестр М. Вербицкий Метрические пространства (повторение) Определение: Пусть M множество. Метрикой на M называется функция d: M M R 0, удовлетворяющая...»

«1 International Conference "Knowledge-Dialogue-Solutions" 2007 АВТОМАТИЧЕСКОЕ ВЫЯВЛЕНИЕ УДАРНЫХ ВОЛН ПО ИЗМЕРЕНИЯМ СПУТНИКА ACE Андрей Шелестов, Ксения Житомирская, Николай Ильин, Игорь Кременецкий Abstract: В работе предлагаются два алгоритма автоматич...»

«Контуры тела, границы дисциплины Pro Тело. Молодежный контекст / Под ред. Е. Омельченко, Н. Нартовой. СПб.: Алетейя, 2013. - 288 с. Тело - объект давно уже не новый в социальных и гуманитарных науках 1, но для российских исследователей до сих пор не вполне привычн...» Российской Федерации по предоставлению государственных услуг по выдаче лицензии на частную детективную (сыскную) деятельность, лицензии на частную охран...» (Пузырь Рыбы) – СИМВОЛ НАШЕГО БОГА – МА...»

«СБОРНИК ИГР И ТРЕНИНГОВ Содержание: 2 стр. 23 стр. 24 стр. стр. 5 стр. 17 МЕТО ИГРЫ Ы ИГРЫ иИГР фиИГРЫ рабо ДЫ для гру о оф для моло т пп груп ы с р по пр ике по п тике взаимо пой дежных лакт лак мости помощ ВИЧ си и встреч зави Выпуск №5 / 2010 WWW.ACETRUSSIA.RU 2...»

«Рабочая программа по изобразительному искусству для основной школы составлена в соответствии с требованиями Федерального государственного образовательного стандарта основного общего образования (ФГОС ООО); требованиями к результатам освоения основной образовательной программы (личностным, метапредметным, предметным); основными...»

«Проект Примерная адаптированная основная общеобразовательная программа начального общего образования обучающихся с расстройствами аутистического спектра ОГЛАВЛЕНИЕ 1. ОБЩИЕ ПОЛОЖЕНИЯ 2. ПРИМЕРНАЯ АДАПТИРОВАННАЯ ОСНОВНАЯ ОБЩЕОБРАЗОВАТЕЛЬНАЯ ПРОГРАММА НАЧАЛ...»

«Drill Site Программа создания трассы горизонтального бурения Руководство пользователя Drill Site – Программа создания трассы горизонтального бурения Содержание: Содержание: Введение Интерфейс программы Па...»

«Растениеводство УДК 630*181.522.523.231.1 Т.П. Орехова, Л.А. Федина АНАЛИЗ СЕМЕННОЙ ПРОДУКТИВНОСТИ ДРЕВЕСНЫХ ПОРОД В ЗАПОВЕДНИКЕ "УССУРИЙСКИЙ" Фенологические наблюдения за цветением и семеношением деревьев проводили в заповеднике "Уссурийский" с 2002 по 2011 г. в широколиственно-кедровом лесу визуальным методом (по шкале Каппера) и...»

«Возможна ли нравственность, независимая от религии? Девиз: этика без Бога Наше положение на Земле поистине удивительно. Каждый появляется на ней на короткий миг, без понятной цели, хотя некоторым удается цель придумать. Но с точки зрения обыденной жизни очевидно одно: мы живем для других людей - и более всего для...» Гайдуков СОДЕРЖАНИЕ 1. Введение 431 2, Электромагнитное возбуждение звука в металлах в локальном пределе.. 434 3Электромагнитное возбуждение поперечного звука в условиях анома...»

«Youtube// Yanka Canadianka www.yaninapopova.com Содержание: 1. Как попасть в Канаду. Все способы легального попадания.4 иммиграционные программы, рабочая виза, студенческая виза, гостевая/туристическая Start up visa 2. Языки в Канаде..9 3. Ра...»

У нас любят цитировать никогда не произнесенные фразы Черчилля о Сталине.
Сравните же их с действительно написанными им словами о Российской империи и ее последнем императоре:

"Согласно характерным для нашего времени поверхностным суждениям, царский режим принято считать недальновидной, прогнившей и ни на что не способной тиранией. Но исследование последних тридцати месяцев войны должно скорректировать эти легковесные впечатления и выставить на обозрение главные факты. Мы можем измерить силу Российской империи по ударам, которые она выстояла, по бедствиям, которые она пережила, по неистощимым силам, которые она смогла развить, и по восстановлению собственных сил. В правительствах государств, где происходят великие события, лидеры наций, кем бы они ни были, несут ответственность за неудачи и прославляются за успехи. Неважно, кто выполнял эту тяжелую работу, кто планировал битвы; на верховной ответственной власти лежат и упреки, и похвала за результат.

Почему Николаю II отказывают в этом суровом испытании? Он совершил много ошибок, но кто из правителей их не совершал? Он не был ни великим полководцем, ни выдающимся правителем. Он был всего лишь простым и искренним человеком средних способностей, мягкого нрава, который в своей повседневной жизни всегда следовал своей вере в Бога. Однако бремя принятия важнейших решений лежало на нем. На самом высшем уровне, где решение проблем сведено к простым «Да» и «Нет», где события переступают пределы человеческого разумения, где все непостижимо, ответы приходилось давать именно ему. Он выполнял роль стрелки компаса. Воевать или не воевать? Наступать или отступать? Направо или налево? Согласиться на демократизацию или держаться твердо? Уйти или проявить стойкость. Вот какими были поля сражений Николая II. Почему же не воздать ему за это должное?

Самоотверженное наступление русских войск, которое спасло Париж в 1914 году, преодоление мучительного отступления без вооружения, медленное восстановление сил, победы Брусилова, вступление непобедимой и более сильной России в кампанию 1917 года. Неужели в этом не было и доли его заслуги? Несмотря на огромные и страшные ошибки, режим, который он олицетворял, во главе которого он стоял и которому своим личным характером он придавал жизненную искру, к этому моменту выиграл войну для России.

Царь отрекается от трона. Его усилия преуменьшают; его деяния осуждают. Но тогда остановитесь и скажите нам: а кто другой был способен на это? Кто еще мог управлять Россией? В людях талантливых и смелых, людях честолюбивых и гордых духом, отважных и властных недостатка не было. Но никто был не в состоянии ответить на несколько простых вопросов, от которых зависела жизнь и слава России. Держа победу уже в руках, она пала.

Но не напрасны были ее героические поступки. Сраженный насмерть, умирающий гигант успел передать эстафету с Востока через океан новому титану, который долго терзался сомнениями и который сейчас встал и начал готовиться к сражению. Российская империя пала 16 марта, 6 апреля в войну вступили Соединенные Штаты Америки".

Мировой кризис 1911 - 1918. Сокращенное и пересмотренное издание с дополнительной главой о сражении при Марне. Авторский перевод Crusoe (crusoe.livejournal.ru), 2005−2010, с издания: The World Crisis, 1911−1918 (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert (Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York. URL:

-- [ Страница 1 ] --

МИРОВОЙ КРИЗИС

Уинстон С. Черчилль.

Книга І и ІІ

Сокращённое и пересмотренное издание

С дополнительной главой о сражении при Марне.

http://on-island.net/History/Churchill/WorldCrisis/

Книга 1. “1911 - 1914”. Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2005 – 2007г, с издания:

“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert (Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York ISBN-13: 978-0-7432-8343-4 ISBN-10: 0-7432-8343-0 1 Полдень. Летняя отрада.

Дрёма, тишь. Ручей журчит.

В сон ворвался рокот ада Барабан вдали стучит.

Он повсюду, звук зловещий Между солнцем и травой Братья наши пушкам в пищу Маршируют на убой.

"Шропширский паренёк", XXXV.* (Везде, где это отдельно не указано, перевод Crusoe).

Книга. І Моей жене.

Предисловие.

Глава 1. Чаша гнева.

Глава 2. На пути к Армагеддону.

Глава 3. Агадир.

Глава 4. В Адмиралтействе.

Глава 5. Фронт Северного моря.

Глава 6. Ирландия и европейское равновесие.

Глава 7. Кризис.

Глава 8. Мобилизация флота.

Глава 9. Война: переправа армии.

Глава 10. Вторжение во Францию.

Глава 11. Марна.

Глава 12. Война на море.

Глава 13. Антверпен и порты Канала.

Глава 14. Лорд Фишер.

Глава 15. Коронель и Фолкленды.

Глава 16. Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.

Глава 17. Турция и Балканы.

Предисловие.

За десять послевоенных лет я написал четыре тома, теперь они сведены к одной книге.

Я давно желал соединить материал в единое целое и придать работе форму, доступную широкому читателю. Книги предыдущего издания выходили с интервалом в два года:

отсюда неизбежные повторы и диспропорции. Более того: на свет успело появиться множество печатных трудов, и сегодняшний читатель знает не в пример больше. В новом издании весь материал переработан, и продолжительное повествование получило сжатую форму. Я не увидел нужды в существенном изменении фактической основы, принципы изложения и выводы остались теми же, что и были. Основные документы перепечатаны в неприкосновенности. Вместе с тем, удалена масса технических подробностей и некоторые, потерявшие смысл за десять послевоенных лет, оправдания моей собственной деятельности.

Я уделил первостепенное внимание главной теме повествования и отодвинул частные, связанные с моей работой, вопросы.

Тем не менее, и повсюду, где это оказалось возможным, использованы новые сведения. Эпизод с отставкой лорда Фишера несколько изменён. Теперь я вижу дело по иному, разоблачения в мемуарах Асквита и биографы самого Фишера осветили поведение старого адмирала куда как менее милосердным светом. Я изучил новейшие и достоверные материалы и существенно дополнил рассказ о великих битвах во Франции. Но суть моих взглядов не изменилась, и я остаюсь при прежней критике ошибок военного времени в морских, военных и политических делах.

Новая редакция выдержана в едином стиле: автор, в меру своих сил, следует методам Дефо и использует композицию “Записок кавалера”. Исторические эпизоды нанизаны на прочную нить беспристрастных воспоминаний. Работа не претендует на всеобъемлющий охват событий, но поможет найти ключевые проблемы и важнейшие решения в неимоверной массе материалов о войне. Я вознамерился и постарался – усердно и честно – раскрыть перед читателем ход и подоплёку военных дел. Случилось так, что большая часть десяти или даже двенадцати лет моей жизни во времена Великой войны прошла за работой на ответственейших постах: первый лорд Адмиралтейства, министр военного снабжения. Я оказался в потоке грандиозных событий и досконально знаю их подоплёку.

Читатель найдёт в книге факты, цифры и выводы: я ручаюсь за их достоверность.

Отдельные тома переведены на семь, а то и более, языков, стали предметом критики и обсуждений в тысячах статей. Но я не желаю переделок - малозначительные вопросы по существу общщих выводов не дают к тому повода, перед вами завершённый труд и я уверен, что историки будущего не поколеблют его в неотъемлемых основах.

Уинстон С. Черчилль, Чартвелл, Кент.

Чаша гнева.

В благословенные дни королевы Виктории мало кто мог вообразить будущее с его жесточайшими испытаниями и великими победами. Граждане привычно толковали о славе британской империи, восхваляли Провидение за заботу, за спокойное довольство, за благополучное избавление от многих опасностей длинного пути.

История военных усилий британского народа в изложении для школьников, завершалась падением Наполеона;

казалось, что ничто на море и суше не может превзойти величия Ватерлоо и Трафальгара. Невиданные, небывалые виктории мнились предназначением, подобающим финалом долгой юдоли островного народа, исходом тысячелетних дерзаний, завершением пути от малости и слабости к мировому главенству.

Три раза за три столетия Британия спасала Европу от военного порабощения. Три страны, Нидерланды, Бельгия и Люксембург троекратно оказывались в лапах военных насильников:

Испании, французской монархии, французской империи. И трижды, Британия, оружием и политикой, в союзах и в одиночестве, опрокидывала агрессора. Всякий раз борьба начиналась при полном превосходстве врага, каждая схватка затягивалась на долгие годы, Англия рисковала всем и всегда выигрывала;

последняя победа стала и величайшей: мы обрели её среди грандиозных руин, в битве с неприятелем самой ужасной силы.

Именно такими словами учитель завершал урок;

как правило, на этом заканчивался и учебник. История показывает как страны и империи поднимались к зениту могущества, блистали, перерождались, терпели крах. Со времён королевы Елизаветы, Англия, троекратно и успешно, преодолела один и тот же путь, прошла через одну и ту же последовательность грандиозных событий: мыслимо ли четвёртое повторение? Вообразимы ли дела куда как большего размаха? Но случилось и мы, живущие сегодня, тому свидетели.

Неимоверная мощь противоборствующих сторон и чудовищные средства разрушения отличают Великую войну от боевых схваток древности;

предельная безжалостность – от войн современности. Военные кошмары всех времён явились разом, одновременно и мирное население, наравне с солдатами, нашло себя в их гуще.

Великие державы отринули просвещённость перед угрозой самому государственному бытию. Германия встала на путь террора, распахнула врата ада, и жертвы насилия пошли за ней следом, шаг за шагом, в отчаянном и понятном желании мести. Каждый случай поругания человечности, любой отход от норм международного права побуждал к ответным, новым репрессалиям, нарушителю воздавалось надолго и сторицей. Борьба шла непрерывно, без перемирий и переговоров. Раненые солдаты умирали на нейтральной полосе среди гниющих мёртвых тел. Торговые и нейтральные суда, плавучие госпитали шли на морское дно;

тонущих предоставляли собственной участи, удержавшихся над поверхностью вод расстреливали. Счёт шёл не на отдельных людей, но на целые народы и их морили голодом: истово, чохом, без различия пола и возраста, в надежде привести к покорности. Артиллерия крошила города и памятники. Бомбы падали, не разбирая цели.

Ядовитые газы многих сортов душили и жгли солдат, для кремации живых людей выдумали особый, жидкий огонь. Объятые огнём человеческие останки падали с небес, моряки медленно умирали от удушья в темноте морских глубин. Военным усилиям мешало лишь оскудение людского поголовья. Не армии, но народы потерпели в годах борьбы и бежали с единого, огромного поля брани;

вся Европа, большая часть Азии и Африки обратились в сплошное военное ристалище. К концу битвы, для христианнейших, просвещённых и учёных государств оставалось лишь два запрета - на пытки и каннибализм: в них не было практической пользы. Но мужественные сердца людей вынесли всё: мы, наследники каменного века, потомки покорителей природы с её тварями и катаклизмами, приняли ужасную, братоубийственную муку в неожиданной стойкости. Разум высвободил душу из средневековой робости и человек вышел на смерть в природном достоинстве. Нервная организация людей двадцатого века вынесла моральные и физические тяготы непосильные для наших примитивных предшественников. Человек остался непоколебим в непрерывной череде испытаний, он шёл в ад бомбардировок, возвращался из госпиталя на фронт, выходил против стай голодных субмарин и не терял себя, но нёс через муки свет здравого и милосердного разума.

В начале двадцатого века никто не замечал скорости развития цивилизации. Народы познали свою истинную силу лишь в конвульсиях битвы. И после первого года войны вряд ли кто-то понимал, какие ресурсы – воинские, материальные, духовные, чудовищные, почти неисчерпаемые - стоят за каждым из противников. Чаша гнева переполнилась, накопленная мощь хлынула через край богатых закромов. Цивилизованные сообщества наливались соками со времени наполеоновских войн и почти не мерились силами с 1870 года. Местами и временами случались военные эпизоды. По поверхности, непрерывно и спокойно подъемлемой приливом, пробегало и спадало волнение. Ужасный звук труб Армагеддона застал человечество в невиданных доселе силах, в состоянии, невообразимом и для самого оптимистичного ума прошлого, в неустрашимости, выносливости, способности мыслить, заниматься науками и машинерией, в умении организовывать дела.

Викторианская эпоха прошла в накоплении общественных средств, но росли не только груды материальных ценностей: весь мир развивал и умножал элементы и факторы государственной силы. Образование распространялось среди многомиллионных народных масс. Наука отпирала неисчерпаемые кладовые природы. Перед нами распахивались двери, одна за другой. Человечество несло свет в тёмные и загадочные прежде ходы, разрабатывало и открывало для общего пользования штольню за штольней, штрек за штреком и в каждой галерее находились ходы в две новые, а то и более. Каждое утро мир узнавал о запуске новых машин. Наступал вечер, время отдыха и ужина, но машины продолжали работу. Мы спали, а колёса продолжали крутиться.

Общественный разум не отставал. Дизраэли говорил о начале девятнадцатого столетия: “В те дни Англия была домом для немногих – для очень немногих.” Каждый год правления Виктории разрушал и двигал границы. Каждый год новые тысячи частных людей задумывались о своей стране, о её истории, обязанностях перед прочими державами, перед миром, перед будущим и осознавали огромную меру личной ответственности за наследство, полученное по праву рождения. Каждый год широкое сообщество квалифицированных рабочих получало изрядную порцию новых материальных довольств. В какой-то мере, прогресс облегчил и трудный удел народных масс. Улучшилось здоровье и телосложение популяции тружеников, жизнь мастерового и его детей стала светлее, умножились гарантии на случай некоторых, самых тяжких ударов судьбы, пролетарий заметно вырос числом.

Взревели трубы войны и у каждого класса, у всех чинов и званий нашлось что-то для отечества. Одни предоставили нуждам страны свой ум, другие – богатство, кто-то вложил в дело энергию и азарт предпринимательства, иные – замечательную личную храбрость, упорство силы, терпение слабости. Но никто не дал больше и с большей охотой, чем простые люди - женщины и мужчины, без никаких сбережений, с единственным источником пропитания – нерегулярным месячным жалованием, с имуществом из скудной домашней утвари и носимой одежды. Они живо различали добро и зло, хранили верность привычным знамёнам, любили и гордились отечеством. Именно они отвели от нас беду в долгих испытаниях: мир не видывал подобных людей.

Но эволюция не остановилась у какой-то государственной границы. Во всех суверенных странах, малых и великих, неуклонно рос национализм и поднимался патриотизм;

во всех государствах, свободных и несвободных, бытовали законные организации и институты – объединения граждан, они пестовали народное чувство и придавали ему вооружённое направление. Не пороки, но более добродетели национального духа получили неверное или вредное развитие от правителей и привели их к гибели, а мир к катастрофе.

Как велик их грех, в чём, на деле, повинны руководители Германии, Австрии, Италии, Франции, России, Британии? Можем ли мы предположить в этих высокопоставленных и ответственных людях злокозненные намерения и волю к исполнению чёрного дела? Если изучение причин Великой войны и вызывает какие-то эмоции, то это, прежде всего, ощущение скверного контроля человека над ходом дел мировой важности. Прекрасно сказано - “людям более чем свойственно ошибаться в своих планах.” Не будем спешить с обвинением побеждённых во всех грехах, равно как и с полным оправданием победителей, но вообразим самого компетентного человека: ум его не безграничен, авторитет пререкаем, он действует среди общественного мнения и может работать над трудной задачей лишь временами и отчасти;

поставим полномочного эрудита перед сложнейшей задачей, перед проблемой, много выше его возможностей, огромной, переменчивой во времени, с неисчислимым количеством деталей – вообразим всё это и задумаемся. Более того - одно событие влекло за собой другое и никто не смог разорвать их цепь. Германия тащила всех за собой, в жерло вулкана, бряцая оружием, упорно, безоглядно и грубо. Это истина, но непременное и яростное негодование России и Франции двигалось Германией и ею же двигало. Что могла предпринять Британия? Возможно, что какие-то уступки в материальных интересах, некоторые обязывающие шаги - дружеские и, вместе с тем, непреклонные - могли бы своевременно примирить Францию с Германией и дать миру великий союз: единственный способ сохранить спокойствие и процветание Европы. Я не могу этого утверждать, но знаю лишь одно: мы, со всевозможными усилиями вели страну в сгущающихся сумерках вооружённого мира, старались уйти от войны сами и отвести прочих, но когда случилось – прошли через шторм и спасли Британию.

Вражда Франции и Германии началась издавна, здесь нет нужды перечислять древние инциденты, писать историю столетних конфликтов, равно как и оценивать правоту или провокативность действий той или иной стороны. Откроем историю Европы с новой главы:

18-го января 1871 года, Версальский дворец, германский триумф, провозглашение единой немецкой империи. Звучат слова: “Европа потеряла госпожу и обрела хозяина.” В мир вошла молодая, могучая держава с основанием в обильном населении, вооружённая науками и познаниями, организованная для войн и коронованная победой. Истощённая, побитая, расчленённая, одинокая Франция, обречённая решительным и усугубляющимся демографическим упадком, лишилась Эльзаса, Лотарингии и ушла на второй план, в изоляцию, со стыдом и в скорби об утраченной славе.

Но вожди германской империи не питали иллюзий и видели в поверженном антагонисте грозный нрав и непреклонную решимость. “То, что мы добыли оружием за полгода – говорит Мольтке – придётся защищать оружием полвека, чтобы не потерять снова.” Бисмарк, с его рассудительностью, пожелал ограничиться Эльзасом, но военные вынудили взять вдвое, и германский канцлер встревожился: с той поры и до конца политической карьеры, предвиденье мрачного будущего не оставит его.

В 1875 году Германия вознамерилась вновь сокрушить возрождающуюся Францию.

На этот раз, настроение мирового сообщества и решительное противодействие Британии обуздали Бисмарка и канцлер, с присущими ему энергией и талантом, приступил к защите германского господства и имперских завоеваний системой международных союзов. Он знал, что цена мира с Францией слишком высока для Германии. Он понимал, что его детище, новая империя, не уйдёт неизбывной ненависти грозного народа. Он видел непререкаемый императив и, с необходимостью, выводил из него следствия. Германия не могла позволить себе более врагов. В 1879 году, канцлер заключил союз с Австрией. Через четыре года партнёрство расширилось до Тройственного союза: Германия, Австрия, Италия. Секретный договор 1873 года вовлёк в альянс Румынию. Но одной страховки категорически не хватало: потребовался и появился договор перестраховки. Тройственный союз не помогал канцлеру в главном страхе: возможной коалиции Франции и России. Он понимал, что ничем не сбалансированное объединение с Австрией нёсёт в себе естественные предпосылки франко-русского сближения. Не стоит ли поработать над союзом трёх императоров – германского, австрийского и русского? Это принесёт ошеломительные преимущества и прочную безопасность. Прошло шесть лет;

в 1887 году, интересы России и Австрии столкнулись на Балканах, конфликт разрушил главную, безукоризненную схему Бисмарка и канцлер – за неимением лучшего – обратился к договору перестраховки с Россией. Договор защитил Германию от агрессии со стороны объединённых России и Франции. Другая сторона, Россия, упрочилась на Балканах: австро германский союз обязался не препятствовать русским интересам на полуострове.

Канцлер шёл на предусмотрительные меры и пускался в умелые предприятия с целью дать Германии мир и довольство плодами победы. Система Бисмарка предполагала непременную и продолжительную дружбу с Великобританией. Это диктовалось необходимостью: все знали, что Италия никогда не пожелает войти в какие-либо дела, чреватые войной с Англией;

сегодня нам известно, что Рим настоял и выразил свою волю в особой статье оригинального, секретного текста договора о Тройственном союзе. Поначалу, Британия весьма благоволила альянсу трёх. Франция лечила раны в изоляции, Германия утвердилась в положении континентального гегемона и пользовалась всеми преимуществами бурного индустриального развития: так прошёл конец девятнадцатого века. Политика Германии поощряла Францию искать утешения в колонизации новых земель: Бисмарк уводил Францию из Европы и, попутно, способствовал удобным для Германии франко-британским трениям и соперничеству.

В Европе стало сумрачно, но тихо, Германия процветала в мощи и великолепии – так продолжалось двадцать лет, до 1890 - года падения Бисмарка.

Железный канцлер ушёл от долгих трудов, и новые власти кинулись крушить его совершенную политическую конструкцию. Скверное турецкое управление довело Балканы и Ближний Восток до опасной точки возгорания. Прилив пан-славянизма и сильное антигерманское общественное течение в России набирали силу и размывали основание договора перестраховки. Рост германского аппетита сопутствовал процветанию страны.

Европы более не хватало, империя обратила взор к колониям. Германия превзошла всех в армии и задумалась о флоте. Молодой император, свободный от опеки Бисмарка, нашёл в преемнике канцлера – Каприви – и новых государственных чинах меньшего ранга обходительных помощников;

началось радостное освобождение от обузы гарантий и предосторожностей: опор германской безопасности. В виду Франции, постоянного и явного врага, император отбросил договор перестраховки с Россией и, через несколько времени, начал соперничать с Британией на морях. Два роковых решения положили начало медлительным процессам;

прошли годы, пришло время и мир увидел результат.

В 1892 году дела пошли вопреки всей политике Бисмарка. Россия и Франция заключили военную конвенцию. Союз не имел немедленного эффекта, но, на деле, изменил Европу. С этого времени, бесспорное - и благоразумное - господство Германии на Континенте сменилось балансом сил. В Европе образовались две мощные комбинации, два объединения безмерных военных ресурсов;

они соседствовали, медленно оборачиваясь друг против друга.

Перегруппировка великих держав причинила Германии заметное неудобство, ничуть не угрожая войной. Настроение Франции не претерпело изменений, страна не могла не мечтать о возврате отнятых провинций, но французский народ в основе своей миролюбив, все общественные слои помнили о страшных последствиях войны и ужасной мощи Германии.

Более того, Франция не полагалась на Россию в обстоятельствах одностороннего конфликта с Германией. Договор подписан, но начинает действовать лишь в случае германской агрессии. Что значит “агрессия”? Основательно вооружённые стороны сходятся в споре: в какой именно момент тот или этот спорщик становится агрессором? России, по любому счёту, остаётся широкое поле для действий по собственному усмотрению, она рассудит дело и примет во внимание все обстоятельства, но рассуждения пойдут под возможный аккомпанемент заявлений о чужой для страны войне и миллионах русских жизней. Слово царя, конечно же, твёрдо. Но попытка бросить нацию в доблестную и непопулярную битву иногда губит и царей. Политика великой страны при чрезмерной зависимости от настроения одной-единственной персоны может измениться с устранением последней.

Итак, германское давление давало многие поводы к началу войны, но Франция не была вполне уверена в непременном выступлении России.

Так выглядел баланс сил, пришедший на смену несомненному доминированию Германии. Британия осталась вне обеих систем, нас защищало подавляющее и до поры неоспоримое превосходство на морях. Ясно, что позиция Великобритании имела особую важность: наш переход в тот или иной лагерь обеспечивал союзникам Англии решающее преимущество. Но лорд Солсбери не выказал желания воспользоваться благоприятной ситуацией. Он продолжал следовать традиции: дружелюбные отношения с Германией и невозмутимая отстранённость от запутанных дел Континента.

Германия с лёгкостью отошла от России, но отчуждённость в отношениях с Англией укоренилась, хоть и дала всходы далеко не вдруг. Должно было постепенно разорвать и разрушить многие связи и основания. Великобританию и ведущую страну Тройственного союза накрепко связывало многое: родство царствующих фамилий, естественность коммерческих отношений, старинный англо-французский антагонизм, память о Бленхейме, Миндене и Ватерлоо, долгие споры с Францией о Египте и колониях, русско-британское недоверие в азиатских делах. Английская политика не препятствовала Германии в новых, колониальных устремлениях: мы не раз, как, например, в случае с Самоа, активно помогали немцам. Солсбери полностью откинул соображения стратегии и обменял Гельголанд на Занзибар. Германская дипломатия не отличалась любезностью и при Бисмарке. Немцы постоянно искали нашей помощи в напоминаниях, что иных друзей у Британии нет. Они пытались впутать нас в мелкие неприятности с Францией и Россией. Каждый год Вильгельмштрассе пытливо искало на Сент-Джеймском дворе новых услуг и уступок – ежегодный аванс в уплату за добрую дипломатическую волю. Каждый год немцы пакостили нам в делах с Францией и Россией под нравоучения о счастии для Британии – страны глубоко непопулярной и окружённой могучими врагами - иметь друга в лице Германии. Кто бы в Европе считался с Англией, исчезни или переметнись на другую сторону германская помощь и влияние? За двадцать лет подобных манифестаций в Форин офисе успело вырасти и проникнуться стойким антигерманским духом целое поколение британских дипломатов.

Дипломаты стенали, но Англия шла традиционным политическим курсом. Империя беспечно взирала на колониальное распространение Германии. Растущий градус торгового соперничества не шёл ни в какое сравнение с ростом и значением взаимной коммерции. Мы нашли друг в друге наилучших во всей Европе торговых клиентов.

В 1896 году, после рейда Джеймсона, император Германии поздравил президента Крюгера известной телеграммой: сегодня мы знаем, что послание не было личной инициативой кайзера, но государственным решением. Британия ответила лишь кратковременной сердитой вспышкой. Обратимся к времени бурской войны: приступы германского гнева и попытки сколотить антибританскую коалицию из государств Европы не отвратили Чемберлена от идеи союза с кайзером;

в том же, 1901 году, Форин офис предложил включить в альянс Японии и Британии третью страну – Германию. В те времена, франко-британские разногласия были чуть ли не серьёзнее британо-германских, а на наше морское превосходство всерьёз не покушалась ни та, ни другая сторона. Мы равно отстояли от Тройственного союза, франко-русской конвенции и не имели желания ввязываться в континентальную свару. Старания Франции вернуть потерянные провинции не находили отклика ни в одной политической партии, английское общество оставалось к ним безразлично. Мысль о сражениях британской армии на Континенте против могучих европейских врагов воспринималась всеми как верх глупости. Лишь угроза главному жизненному нерву Британской империи могла прервать наше безмятежное и терпимое безучастие в континентальных делах. И угроза воспоследовала.

“Среди великих держав лишь Англии непременно нужен сильный союзник на Континенте и она не найдёт лучшего, чем объединённая Германия;

никто, кроме нас, не отвечает всей совокупности британских интересов: мы никогда не притязали на власть над морями” – так завещал Мольтке.

С 1873 по 1900 год флот Германии ничуть не намеревался войти в необходимую для “войны с великими морскими державами” силу. Но 1900 год стал переломным: Германия приняла Морской закон.

Преамбула документа звучала так: “В сложившихся условиях, для защиты германского товарооборота и коммерции нам не хватает лишь одного: линейного флота, достаточного для того, чтобы даже самый сильный из возможных неприятелей увидел в морской войне с нами возможную угрозу собственному превосходству на морях.” Решение первенствующей в сухопутных вооружениях страны Континента завести второй – как минимум – по силе флот стало событием первой величины в международных отношениях. Успешное исполнение германских намерений с несомненностью возвращало нас, островитян Британии, в прошлое: в подобные и ужасные для Англии исторические обстоятельства.

До сих пор британские морские приготовления исходили из двухдержавного стандарта, а именно: флот Англии должен убедительно превосходить объединённые морские силы двух следующих за нами сильнейших морских держав, в те дни - Франции и России. Возможность появления на морях третьего европейского флота, сильнейшего чем каждый из двух упомянутых, меняла жизнь Британии самым серьёзным образом. Германия вознамерилась строить флот. Немцы, не обинуясь, собрались помериться с нами силой на морях и мы более не могли оставаться в “блестящей изоляции” от европейской системы.

Пришлось искать надёжных друзей. Один нашёлся на противоположном конце света – островная, как и мы, империя;

в той же, что и Англия, опасности. Союз между Великобританией и Японией был оформлен в 1901 году. Мы более не могли позволить себе опасные, чреватые конфликтами, разногласия с Францией и Россией. В 1902 году правительство Бальфура и Лансдауна твёрдо взяло курс на улаживание спорных вопросов с Францией. Но прежде мы подали Германии открытую для дружеского пожатия руку.

Немцев пригласили в союз с Японией. Кайзеру предложили помощь в разрешении марокканского вопроса. Оба предложения были отвергнуты.

В 1903 году началась война России с Японией. Германия склонялась на сторону России;

Британия осталась при обязательствах по договору с Японией, поддерживая, в то же время, хорошие отношения с Францией. Европа выжидала исхода войны на Дальнем Востоке. Результат поразил всех наблюдателей, за исключением одного. Япония разгромила врага на море и на суше, русское государство затряслось во внутренних конвульсиях и положение в Европе претерпело значительные изменения. Германия обратила своё влияние против Японии, но, в огромной степени, укрепилась за счёт русского коллапса и вернула себе господство на Континенте. Последовали немедленные, самонадеянные и повсеместные демонстрации немецкой силы. Положение Франции вновь пошатнулось, страна оказалась в изоляции, перед реальной угрозой и, в нарастающей тревоге, искала союза с Англией.

Прозорливые государственные мужи Британии заблаговременно распознали истинную военную силу Японии, союз дал нам выгоды небывалой силы и безопасности. Наш новый друг, Япония, торжествовал;

древний враг, Франция, искал дружбы в Лондоне;

германский флот оставался на стапелях и все британские броненосцы могли спокойно идти домой из китайских морей.

Мы уладили оставшиеся трения с Францией и, в 1904 году, подписали англо французское соглашение. Документ содержит много разных статей, но суть такова:

Франция прекращает противостоять Британии в Египте, мы предоставляем Франции широкую поддержку в видах на Марокко. Консервативная партия аплодировала договору:

мысль о германской угрозе успела укорениться среди её членов. Союз приветствовали и либералы, в чём-то близоруко, как шаг к всеобщему миру, как устранение недоразумений и разногласий меж Британией и нашим традиционным неприятелем. Итак, союз одобрили все.

Вопреки общему мнению высказался лишь один мудрый наблюдатель. “Я убеждён, непререкаемо и скорбно – заявил лорд Розберри – что договор будет чреват трудностями, но вряд ли приведёт к миру.” Обе партии Британии с совершенно разных позиций, но в равном негодовании отвергли непрошенный комментарий и вылили на автора ушаты порицаний.

Итак, Англия вышла из изоляции, вновь появилась в Европе и приняла сторону противников Германии со всеми вытекающими последствиями. Впервые после 1870 года, Германии приходилось считаться со страной, пришедшей извне, с никоим образом не уязвимой державой, с невозможностью, буде придётся, поразить её в борьбе один на один.

Жесты кайзера могли привести к отставке Делькассе в 1905, явление Германии “в блистающей броне” – утихомирить Россию в 1908, но самосильный остров, господин морей, препоясанный флотом, не был склонен угодничать.

До появления Британии, Тройственный союз, в целом, был сильнее Франции и России.

Война с двумя странами стала бы ужасным испытанием для Германии, Австрии и Италии, но в исходе сомневаться не приходилось. Вес Англии упал на чашу весов, Италия сошла с противоположного конца рычага и Германия, в первый раз после 1870 года, уже не могла считать свою сторону сильнейшей. Покорится ли она? Сможет ли молодая, растущая, амбициозная империя смирить свои притязания, согласится ли она жить в новой Европе, где воля кайзера - не закон в последней инстанции, о чём Германию – при нужде – уведомят:

разумеется, вежливо;

возможно, что и исподволь, но, в любом случае, очень убедительно.

Всё обойдётся, если Германия и её властелин смогут приучить себя к привычной для Франции, России, Англии сдержанности и жить по общему закону в свободном и удобном соседстве. Но смогут ли? Терпим ли для Германии союз держав, стран под суверенными стягами, коалиция за пределами немецкого влияния;

смирится ли она с силой, глухой к притязаниям, но отзывчивой лишь на заслуженные просьбы;

с альянсом, способным без страха отразить агрессию? История последовавшего десятилетия дала ответ.

Великие державы медленно оборачивались и постепенно вооружались друг против друга в нарастающем антагонизме, а рядом, в слабейшей из империй, шли процессы дегенерации, равно опасные для общего спокойствия. Германия опиралась на злоупотребления Порты, но в Турции пробудились силы, грозящие гибелью старым порядкам. Христианские государства Балкан крепли из года в год и ждали удобного случая для освобождения единоверцев из под тягот дурного турецкого управления. Рост национального духа во всех областях Австро-Венгрии до предела напряг и растянул скрепы неловко сшитой, распадающейся империи. Страны Балкан видели свой путь в спасении соплеменников, в возврате территорий, в объединении. Италия алчно следила за распадом Турции и тревогами Австрии. Россия и Германия в глубоком волнении смотрели на юг и восток: там, на Балканах, зрело начало неизбежных событий с далеко идущими последствиями.

Правители Германии упорствовали во множестве крайне неразумных действий:

результатом стала война в скверных для страны условиях.

Воля кайзера предписала держать Францию в постоянном напряжении. Россию - не только двор, но и весь русский народ, в час его слабости, должно было уязвлять ядовитыми оскорблениями. Тихую, глубокую и сдержанную неприязнь британской империи надлежало подогревать постоянными и повторяющимися покушениями на морское господство – основу нашего бытия. Так и только так могли образоваться условия начала войны, Германия обратила агрессию против дела рук своих, она вызвала к жизни комбинацию сил, способную сопротивляться немецкому могуществу и, в конечном счёте, уничтожить его.

Чаша гнева излилась на мир в конце долгого пути. Мы брели по нему десять тревожных лет.

В писаниях преходящей злободневности десятилетний период довоенной деятельности правительства Британии трактуется двояко: мы совершенно не чуяли беды или, наоборот:

тщательно скрывали от беспечной нации тайное знание и пророческие предвиденья. На деле и по отдельности оба мнения неверны;

правда лежит в их соединении.

Правительства и парламенты того времени не верили в приближение большой войны и твёрдо намеревались предупредить подобное развитие событий, но мрачные предположения постоянно владели умами министров и, время от времени, напоминали о себе тревожными событиями и тенденциями.

Десять лет прошли в умственном разладе, двойственность стала лейтмотивом британской политики, государственные люди, ответственные за безопасность страны, жили одновременно в двух мирах. Один был вещный, видимый, космополитический, хлопочущий в спокойных занятиях;

другой – воображаемый, “за порогом”;

он мог уйти в область совершеннейшей фантазии и, через мгновение, чуть ли не ворваться к нам из запредельности - иной мир, бездонное жерло катастрофы, с кружащимися в конвульсивном танце страшными тенями.

На пути к Армагеддону.

1905- Пусть любознательный читатель, желающий вникнуть в суть истории и замысел автора, следует за мной, не упуская ни одного из важных событий во множестве мест. Мы увидим картину предвоенного сухопутного и морского противостояния, но этого недостаточно: нам надо знать последовательность предшествующих причин. Нам необходимо познакомиться с адмиралами и генералами, изучить организацию армий и флотов, понять основы стратегии на суше и море;

мы не уйдём от подробностей кораблестроения и артиллерийского дела, увидим систему предвоенных союзов, будем следить за медленным ростом межгосударственных напряжений, присмотримся и разглядим в глобальных делах скромные, но неотделимые от нашей истории нити: борьбу партий, движение людей в течениях политических сил.

В предыдущей главе речь шла о великих державах и империях, мировом балансе и обширных государственных комбинациях. Нужды повествования требуют на время ограничиться нашими островами и заняться британской политикой, её персоналиями и группировками, как сиюминутными, так и некраткими.

В 1885 году, мне, как молодому офицеру, оказали честь отобедать с сэром Уильямом Харткортом. По ходу беседы (увы, но боюсь, что принял в ней слишком активное участие) я задал вопрос: “И что же тогда произойдёт?” “Мой дорогой Уинстон – ответствовал маститый викторианский государственный муж – опыт многих лет убеждает меня в том, что не произойдёт ровно ничего.” Мне кажется, что со времени нашего обеда ничто не преминуло произойти. Великие международные трения усугублялись одновременно с межпартийной борьбой в Британии. Масштаб придал событиям форму и сегодня викторианская эпоха кажется лишь цепью мелких происшествий. Маленькие войны великих народов, серьёзные споры о мелочах, умеренные, благоразумные, осторожные действия людей острого и сильного ума – всё это осталось в ушедшем времени. Рябь на поверхности утекшей воды, игрушечные водовороты: нас несло плавными струями, но пал потоп, река разом обратилась в бурлящую стремнину и мы претерпеваем в ней и сегодня.

Я начинаю отсчёт новых, жестоких времён с 1896 года - рейд Джеймсона, провозвестник, если и не самая причина войны в Южной Африке. Война породила хаки выборы, протекционистское движение, ввоз китайских рабочих, бурную реакцию общества и триумф либеральной партии 1906 года.

Победа либералов побудила палату лордов к яростным наскокам. К концу 1908 года, популярная партия с увесистым большинством парламентских мест оказалась на деле беспомощной: либералов спас бюджет Ллойд-Джорджа (1909). Обсуждение финансовой сметы вылилось в ещё большую провокацию для обеих сторон: верхняя палата попрала конституцию и отвергла бюджет, ошибочно и грубо. Последовали всеобщие выборы - два голосования в 1910 году, Парламентский акт, борьба за Ирландию, страна оказалась на пороге гражданской войны. Итак, двадцать лет непрерывных партийных действий нарастающей вредоносности, в разгорающейся ярости, при растущих рисках: дело дошло до крайности;

казалось, что лишь военная сила сможет остудить горячие головы и утихомирить повсеместные страсти.

В 1902 году лорд Солсбери ушёл в отставку. Он был премьер-министром и министром иностранных дел, начиная с 1885 года, с коротким – так видится по прошествии времени – перерывом. За семнадцать лет его премьерства у либеральной партии не было практического доступа к управлению, лишь краткое время в правительстве при большинстве в сорок голосов ирландских националистов. Тринадцать лет консерваторы пользовались монолитным парламентским большинством в 100-150 голосов при дополнительной поддержке палаты лордов. Долгий срок правления пришёл к концу.

Желание перемен, ощущение неизбежных реформ витало в воздухе. Эпоха окончилась.

За Солсбери пришёл Бальфур. У нового главы Кабинета не было ни одного шанса. Он унаследовал истощённое владение. Самым мудрым для него выходом стала бы отставка:

благопристойная, тихая и, главное, – наискорейшая. Он мог бы совершенно справедливо заявить: выборы 1900 года прошли под знаком и во время войны;

одержана победа, наступил мир, мандаты не имеют силы и, до начала работы, премьер-министру нужно понять настроение избирателей. Нет сомнений, власть досталась бы либералам, но без большого парламентского перевеса, им бы противостояло сильное и сплочённое консервативное меньшинство, и оппозиция смогла бы вернуться к управлению через четыре или пять лет, около 1907 года. Но Бальфур стал премьер-министром при горячем одобрении видных членов консервативной партии, настроения в избирательных округах ничего не решали: парламент был избран лишь два года назад и должен был работать ещё четыре или пять лет. Новый глава Кабинета взялся за исполнение обязанностей в невозмутимом равнодушии к всеобщему отчуждению общественного мнения, среди консолидации всех враждебных ему сил.

Мистер Чемберлен, едва ли не всемогущий помощник Бальфура, не питал иллюзий. От его острого политического чутья не ушла растущая и противная правящей комбинации сила. Но пылкая натура увела Чемберлена от мудрости и умеренности и он начал исправлять дело безнадёжным способом. Правительство честили реакционным. Умеренные тори и молодые консерваторы твердили о согласии и взывали к либералам. Оппозиция шла к власти под шквал шумных протестов. Чемберлен вознамерился преподать урок противникам, равно как и друзьям из числа слабых и колеблющихся, жестоко расправиться с мятежом и снискать народную популярность на путях крайней реакции. Он поднял флаг протекционизма.

Времена, лишения, свежепринятый акт об образовании сплотили либералов;

консерваторов расколол протекционизм или, иными словами, реформа тарифов. Дело дошло до отставки шести министров, пятьдесят консерваторов и юнионистов недвусмысленно отказали правительству в поддержке. Мы видим среди раскольников и молодых членов партии: консерваторы лишились нерастраченой и деятельной энергии, столь нужной для работы в оппозиции. Движению юнионистов-фритрейдеров активно способствовали столпы партии юнионистов, сэр Майкл Хикс-Бич и герцог Девоншир;

их поддержал и сам Солсбери: лорд Роберт пребывал в отставке и действовал окольно.

Консервативная партия не претерпевала подобного урона со времён откола пилитов.

Бальфур отказался начать свой срок актом отречения;

теперь он держал власть в руках и уж совсем не был склонен ослабить хватку. Более того, он видел в партийном расколе худшее для страны, а в ответственности за схизму – тягчайший грех. Премьер-министр действовал с удивительным терпением и хладнокровием, оберегал подобие единства, смирял страсти и, в надежде на успокоение, упорствовал до последнего. Он, весьма искусно и очень тонко, вырабатывал формулировку за формулировкой: антагонистам предлагалось найти в логике формул удобный самообман и убедить самих себя в существовании согласия. Дело дошло до министерских отставок, и Бальфур пустил кровь протекционистам и фритрейдерам в тщательно отмеренных и равных долях. Подобно Генриху VIII, он, в один и тот же день, рубил головы папистам и жёг ярых протестантов – и те и другие равно отклонялись от его средней позиции, от искусственно поддерживаемого премьером компромисса.

Положение осталось скверным, но Бальфур продержался целых два года. Тщетными оказались призывы ко всеобщим выборам. Общество безрезультатно глумилось над правительством, друзья напрасно просили одуматься, попытки врагов ускорить развязку не удались. Неутомимый и невозмутимый глава Кабинета держался непреклонно и оставался премьер-министром. Ясный и объективный ум Бальфура сосредоточился на главном и отторгал ропот, как вещь несущественную. Я рассказывал о критических днях русско японской войны: Британия неукоснительно поддерживала союзника и это прямая заслуга главы Кабинета.

В то же время, он устоял против искушения – русский флот утопил траулеры Британии у Доггер-банки, но первый министр не нашёл в происшествии повода к войне. Бальфур создал Комитет имперской обороны – орудие наших военных приготовлений. Он довёл до подписания документ особой важности – договор с Францией 1904 года, мы рассказали о нём в предыдущей главе. Но Англия 1905 года осталась безразлична к его достижениям.

Доверие к правительству неуклонно падало. Консервативная партия дегенерировала.

Оппозиция объединила всех противников умирающей власти, протест набирал силу.

В последних числах ноября 1905 года, премьер-министр Бальфур обратился к королю с просьбой об отставке. Кемпбелл-Баннерман сформировал правительство;

выборы назначили на январь 1906. Либеральная партия, со времени бурской войны, разделилась на два крыла:

в новый Кабинет вошли представители обеих фракций. Некоторые важнейшие посты достались прославленной многими талантами группе либерал-империалистов. Мистер Асквит взял Казначейство, сэр Эдвард Грей – Форин офис, мистер Хэлдейн – пост министра обороны. Другое крыло, основное течение либеральной политики, собралось вокруг премьер-министра: глава Кабинета назначил сэра Роберта Рейда лордом-канцлером а мистера Джона Морли – министром по делам Индии. Во времена южноафриканской кампании, Рейд и Морли не отрицали необходимости практических военных мероприятий, но неустанно осуждали саму войну;

новые члены Кабинета, демократические политики мистер Ллойд-Джордж и мистер Джон Бёрнс заходили в своём миролюбии ещё дальше.

Почтенные фигуры лорда Рипона, сэра Генри Фоулера и недавнего вице-короля Индии лорда Эльджина прибавили к достоинствам администрации.

На январских выборах 1906 года консерваторы потерпели полный крах.

Парламентская история Англии не знала ничего подобного со времён великого Реформ билля. Приведу пример: Манчестер, один из принципиальных округов, отверг Бальфура и восьмерых консерваторов в пользу девяти выборных от либералов и лейбористов. После двадцати лет власти у консерваторов осталось только сто пятьдесят мест в палате общин.

лживые хаки-выборы аукнулись злоупотреблениями и откликнулись демаршем против непорядочного ввоза в Южную Африку китайских рабочих.

Либералы, миролюбивые антимилитаристы, противники джингоизма шумно чествовали Кемпбелл-Баннермана;

премьер принимал поздравления со всех концов страны и, одновременно, требовал от Эдварда Грея дел совершенно иного сорта. Конференция в Альхесирасе корчилась в муках. Несколько лет назад, немецкое правительство приняло англо-французское соглашение о Египте и Марокко без жалоб и протестов. Более того: в 1904 году имперский канцлер, принц Бюлов, заявил: Германия ничуть не возражает против договора. “По нашему мнению, это попытка устранить противоречия между Англией и Францией на путях дружеского взаимопонимания. Германские интересы не дают причин тому противиться.” Но две партии - пан-германская и колониальная - подняли сильный шум и правительство смутилось. Давление возбуждённых политических сил изменило государственный курс и, всего лишь через год, Берлин открыто напал на договор и искал лишь случая заявить о видах на Марокко. Случай не заставил себя ждать.

В начале 1905 года в Фец прибыла миссия Франции. Посланники Парижа, словом и делом, открыто, вопреки международным обязательствам по Мадридскому договору обращались с Марокко, как с французским протекторатом. Султан воззвал к кайзеру:

действует ли Франция с согласия всей Европы? Жалоба дала Берлину повод к защите международного права. Подоплёка немецких арбитражных усилий не оставляла никаких сомнений: Берлин осаживал и предупреждал Францию – не стоит обижать Германию даже и при договоре с англичанами. Последовало радикальное действо. Кайзера убедили выехать в Танжер и там, 31 марта 1905 года, он, вопреки собственному мнению, произнёс составленную министрами речь: это был картель Франции, бескомпромиссный и недвусмысленный. Министерство иностранных дел Германии пустило текст выступления в широчайший оборот и, по горячим следам, (11 и 12 апреля) грозно истребовало Париж и Лондон на общую конференцию всех стран-участниц Мадридского соглашения. Германия использовала все средства чтобы внушить Франции - отказ от конференции означает войну;

для пущей уверенности и вящей убедительности, в Париж из Берлина выехал специальный посол {1}.

Франция не была готова к войне: скверное состояние армии, недееспособность России и, вдобавок, слабая правовая позиция в завязавшейся тяжбе. Но Делькассе – французский министр иностранных дел – не отступил. Германия угрожала всё более и, 6 июня, правительство Рувье согласилось на конференцию – единогласно и чуть ли не перед жерлами орудий врага. Делькассе немедленно подал в отставку.

Германия преуспела. Прямая угроза войны сломила волю Франции, правительство пожертвовало Делькассе - министром, принесшим стране договор с Великобританией.

Кабинет Рувье настойчиво искал полюбовной сделки: Франция, ценой весомых уступок, желала уйти от унижения на навязанной конференции.

Но Германия намеревалось выжать победу досуха и ни в чём не облегчила участь Франции ни до, ни во время конференции. Страны собрались в Альхесирасе, в январе 1906.

На сцену вышла Британия: домашние пертурбации ничуть не поколебали нас в невозмутимости и стойкости. Англия никоим образом не побуждала Францию отвергнуть совещание. Но и остаться в стороне было невозможно: недавно, на глазах у всего мира мы подписали договор – непосредственную причину сегодняшних военных угроз Германии.

Кемпбелл-Баннерман наказал Грею всецело поддерживать Францию в Альхесирасе.

Помимо этого – так началась эпоха Мира, Экономии и Реформ – премьер санкционировал диалог генеральных штабов Британии и Франции о совместных действиях на случай войны:

шаг величайшего значения и далёких последствий. С этого момента начались интимные, доверительные, неуклонно крепнущие связи военных управлений двух стран. Мы дали мыслям военачальников определённое направление и чёткие границы. Взаимное доверие и обоюдные меры предосторожности росли и крепли в совместной военной работе. Обе страны могли твёрдо настаивать на сугубо техническом значении дискуссий и недвусмысленно отрекаться от каких-либо последствий в виде политических и государственных обязательств, но факт оставался фактом: Британию и Францию связали очень крепкие узы.

Британия пришла в Альхесирас, и совещание обернулось против Германии. Россия, Испания и прочие участники примкнули к Англии и Франции. Австрия указала немцам пределы, через которые не могла перейти. Германия оказалась в изоляции и потеряла за столом совета все достижения военного шантажа. В конечном счёте, Австрия предложила компромисс и дала Германии возможность почётного отступления. События получили серьёзное развитие. Раскол Европы явно оформился, произошла кристаллизация двух систем. Германия пожелала привязать Австрию покрепче. Неприкрытое запугивание потрясло французское общественное мнение. Последовала немедленная и решительная реформа французской армии, союз с Британией окреп и утвердился. Альхесирас встал верстовым столбом на пути к Армагеддону.

Болезнь и смерть сэра Кемпбелл-Баннермана в 1908 году открыла путь мистеру Асквиту. Канцлер Казначейства ходил в первых помощниках премьер-министра и, по мере прогрессирующего упадка сил главы Кабинета, брал на себя ношу за ношей.

Он взял на себя труд провести новый акт о лицензиях: главный вопрос сессии года;

почётная задача привела под руку Асквита крайнее, доктринёрское, до того враждебное, антиимпериалистское крыло партии. Асквит решительно объединился с Ллойд-Джорджем: человеком демократических дарований и растущей репутации. Власть спокойно перешла из рук в руки. Мистер Асквит стал премьер-министром, мистер Ллойд Джордж – министром финансов и вторым человеком в правительстве. Новый Кабинет, подобно предыдущему, стал завуалированной коалицией. Глубокие противоречия разделяли либеральных империалистов и радикальных пацифистов, сторонников Кемпбелл Баннермана – последние представляли большинство партии и составили большинство Кабинета. Асквиту, теперь премьер-министру, приличествовала беспристрастность, но его сердце и стремления остались с Эдвардом Греем, военным ведомством и Адмиралтейством.

Всякий раз, в виду важных событий, в трудные минуты вынужденного откровения глава Кабинета брал сторону Форин офиса, военных и моряков. Но Асквит не мог, как бы ни хотел этого, поддерживать Грея с эффективностью Кемпбелл-Баннермана. Слово старого вождя было законом для партийных экстремистов. Они могли принять от него почти всё.

Радикалы непререкаемо верили, что Кемпбелл-Баннерман не сделает ничего, но лишь совершенно необходимое во внешней и оборонной политике и будет считаться с удовлетворением сентиментов джинго в последнюю очередь. Но прошлое Асквита было иным - он отнюдь не клеймил бурскую войну, а его закадычный друг - министр иностранных дел – заходил ещё дальше и вовсе покидал пути праведные ради патриотических пастбищ. Партийные старейшины усматривали в премьер-министре чужака и следили за его шагами во внешних делах с особой бдительностью. Военный диалог с Францией открыл Генри Кемпбелл-Баннерман, дело нашло оправдание в добродетелях старого премьера: я сомневаюсь, что Асквит смог бы начать и двигать вперёд подобные переговоры.

В 1904 году, спор о свободной торговле привёл меня на скамьи парламентской оппозиции;

с той поры, я и Ллойд-Джордж работали в тесном политическом союзе. Он стал первым, кто приветственно встретил меня. До падения Бальфура, мы сидели рядом и действовали совместно;

остались близкими друзьями и при Кемпбелл-Баннермане: тогда я вошёл в администрацию заместителем министра по делам колоний. Сотрудничество продолжилось и при новом правительстве – я стал министром торговли, членом Кабинета и мы – по разным причинам, но вместе – приняли сторону противников своеволия в военных и международных делах. Должно понять, что всяческие сочетания различных позиций и несхожих характеров свойственны и обычны для любой сильной и перворазрядной британской администрации и ни в коей мере не препятствуют гармоничным и согласным отношениям: мы работали с приятностью, в атмосфере обходительности, дружбы и доброй воли.

Через короткое время начался следующий европейский кризис. 5 октября 1908 года, Австрия, без разговора и уведомления, объявила аннексию Боснии и Герцеговины. Обе провинции принадлежали Турецкой империи и управлялись Австрией по Берлинскому договору 1878 года;

аннексия означала лишь формальное подтверждение фактического состояния дел. Летом случилась младотурецкая революция;

казалось, что Австрия увидела возможное восстановление турецкого суверенитета над Боснией и Герцеговиной, перехватывает инициативу и делает опережающий ход. Возможно, что благоразумная и вежливая дипломатия обеспечила бы Австрии желаемые удобства. Более того, ход переговоров с Россией – наиболее заинтересованной в деле великой державой – тому благоприятствовал. Но министр иностранных дел Австрии, граф Эренталь, не довёл до завершения диалог с Россией, не договорился о приемлемой компенсации, но прервал дискуссию внезапной и грубой декларацией аннексии. Это был акт особого, жестокого, публичного унижения России и личное оскорбление её представителя на переговорах господина Извольского.

Поднялась злоба, посыпались протесты. Британия отказалась признать аннексию равно как и одновременное объявление независимости Болгарии - мы опирались на решение Лондонской конференции 1871 года: “Неотъемлемый принцип международного законодательства таков, что ни одна из стран не может уйти от обязанностей по договору и не может изменить его формулировки иначе, чем по соглашению с другими участниками договора.” Турция громко осудила беззаконие и начала эффективный бойкот австрийской торговли. Сербия провела мобилизацию. Но реакция России оказалась много серьёзнее.

Австрия возбудила в русских лютую злобу, и до Великой войны остался лишь один, последний шаг. Личное несходство Эренталя и Извольского сыграло свою роль в конфликте двух стран.

Великобритания и Россия склонялись принять случившееся и, в то же время, настаивали на конференции. Австрия, при поддержке Германии, отказала. Главной опасностью стали возможные и резкие движения Сербии. Эдвард Грей дал ясно понять, что Британию не удасться вовлечь в войну из-за балканской свары и приступил к усмирению Сербии, утихомириванию Турции;

Россия получила от Британии всецелую дипломатическую поддержку. Ссора шла до апреля 1909 и закончилась поразительным образом. Австрия решила выставить Сербии ультиматум и объявить войну при отказе Белграда признать аннексию Боснии-Герцеговины. Тут вмешался канцлер Германии, Бюлов: Россия - настаивал он – должна посоветовать Сербии отступить. Державы должны признать аннексию - официально, без созыва конференции. Сербия не получит компенсаций. Германия ждёт из Петербурга положительного ответа без каких-либо предварительных сношений России с правительствами Франции и Британии. Если Россия не согласиться, Австрия объявит Сербии войну при полной и совершенной поддержке Германии. Россия встала перед войной с австро-германским союзом и сникла, как это случилось с Францией три года назад. Англия осталась одинокой защитницей международного права и святости договоров. Тевтоны одержали полную победу. Но триумф был куплен опасной ценой. В 1905 году, Франция претерпела дурное обхождение и провела полную военную реорганизацию. В 1910 году пришёл черёд России: армия царя, и без того великая числом, выросла в огромной степени. Схожие обиды сцементировали альянс России и Франции: союзники сомкнули ряды и принялись за работу – Париж и Петербург бросили русский труд и французские деньги в стратегическое строительство, в укрепление западной русской границы сетью железных дорог.

Пришла очередь Британии: германское давление обратилось против нас.

Весной 1909 года, первый лорд Адмиралтейства Маккена неожиданно потребовал для флота не менее шести новых дредноутов. Он обосновал запрос быстрым ростом германского флота: рейхстаг принял морскую новеллу 1908 года, новый закон предусматривал ускоренное строительство и увеличение числа кораблей, Адмиралтейство всерьёз обеспокоилось. В то время, я относился к угрозе из Европы со скептицизмом и не удовольствовался доводами Адмиралтейства. Предложение немедленно нашло во мне и канцлере Казначейства дружных оппонентов;

мы взялись за изучение доводов морского ведомства, и пришли к совместному заключению: достаточно будет четырёх кораблей.

Дискуссия вовлекла меня в тщательные штудии, я проанализировал современные и прогнозируемые характеристики военно-морских сил Германии и Британии.

Адмиралтейство утверждало, что положение станет опасным в 1912 году: я не мог с этим согласиться, находил цифры военно-морского ведомства преувеличенными и не верил, что Германия строит дредноуты тайно, в обход опубликованных морских законов. Новая программа давала немцам четыре дредноута, и я настаивал, что с учётом кораблей додредноутного типа - мы опережали в них Германию – британскому флоту гарантировано достаточное превосходство к “опасному году” – так стали называть 1912 год. Так или иначе, но текущий бюджет оставался в силе: Адмиралтейство настаивало на закладке пятого и шестого кораблей лишь в последнем месяце финансового года, в марте 1910. Мы с канцлером Казначейства предложили одобрить четыре дредноута на 1909 год, и решить судьбу дополнительных двух в прениях по программе 1910 года.

В свете сегодняшнего дня объёмистые записи дискуссии 1909 года не оставляют сомнений – мы были совершенно правы во всём, что можно было предвидеть исходя из фактов и цифр.

Мрачные предсказания Адмиралтейства никоим образом не сбылись;

Британия сохранила достаточное преимущество и в 1912 году. Германия не вела секретного строительства дредноутов, адмирал фон Тирпиц не лгал и не скрывал истинного состояния германского кораблестроения.

Полемика вышла за стены Кабинета, поднялось сильное волнение. Дебаты накалили обстановку. Никто не хотел понять истинного предмета спора. Широкие слои граждан впервые открыли глаза на германскую угрозу, по стране прокатилась неподдельная тревога.

В конце концов, удалось найти необычное и характерное решение. Адмиралтейство требовало шести кораблей, экономисты предлагали четыре: остановились на восьми. Но пять из восьми дредноутов встали в строй лишь после того, как “опасный”, 1912 год, мирно ушёл в прошлое.

Мы с канцлером Казначейства оказались совершенно правы, но правы в прагматическом смысле и совершенно не поняли подспудного хода судеб. Честь и слава первому лорду Адмиралтейства, Маккене: он устоял перед мнением партии и дал бой, в мужестве и с решимостью. Мог ли я вообразить, что к следующему правительственному кризису вокруг флота наши с Маккеной роли переменятся, мог ли я представить, что в конечном счёте приму новые корабли – их вывело в море несгибаемое упорство первого лорда – с распростёртыми объятиями?

Точное число необходимых к тому или иному году кораблей могло дебатироваться так и этак, но главный, неоспоримый факт был понятен нашему народу: Берлин собирается подкрепить несравненную немецкую армию флотом и, к 1920 году, далеко превзойдёт морскую мощь современной Британии. После морского закона 1900 года последовали поправки 1906 года, за расширенной программой 1906 года – новелла 1908-го. Уже в году кайзер, краснобайствуя в Ревеле, назначил себя “адмиралом Атлантики”.

Рассудительные люди по всей Англии пришли в глубокое беспокойство. Для чего Германии огромный флот? С кем они меряются, с кем соревнуются, как будут использовать корабли, против кого, если не против нас? Волновались не только политики и дипломаты, тревога пустила обширные корни и росла повсеместно: пруссаки задумали недоброе, они завидуют блеску Британской империи и, буде возможность поживиться за наш счёт – воспользуются случаем в полной мере. Пришло прозрение – бездействие тщетно и лишь контрмеры могут повернуть Германию вспять. Немцы увидели в нашем нежелании строить корабли дефект национального духа и дополнительное подтверждение собственных притязаний возмужавшей расе стоит дерзнуть и сместиить истощённое, миролюбивое, чрезмерно цивилизованное, пережившее свою силу сообщество с несоразмерно высокого места в мировых делах. Всякий увидит опасность, если не злоумышление, в рядах цифр – германское и британское кораблестроение за три года работы либерального Кабинета.

В 1905 году Британия построила 4 корабля, Германия – 1.

В 1906 году Британия уменьшила программу до 3-х кораблей, Германия увеличила до 3-х.

В 1907 году Британия продолжила сокращение и остановилась на 2-х кораблях, Германия же дополнительно расширила программу до 4-х.

Красноречивые цифры.

Едва ли не каждый, постепенно и вынужденно пришёл к неизбежному заключению:

если мы отстанем с флотом, то наверстать будет очень трудно.

Перед читателем прошло пять лет;

три державы из числа главенствующих встрепенулись и глубоко обеспокоились политикой Германии и ростом её вооружений.

Прямая угроза войны вынудила Францию и Россию склониться перед немцами. Германский сосед усмирил сопротивление недвусмысленными намерениями применить силу без жалости и ограничений. Обе державы предпочли уйти от кровавых испытаний и вероятного краха ценой всего лишь покорности. Чувство пережитого оскорбления усугубилось боязнью будущих унижений. Третья страна, не готовая к войне, но недостижимая для врага и неотделимая от мировых дел – Британия – ощутила чужие и властные руки на самих корнях государственного бытия. У наших дверей появился германский флот и его рост - быстрый, уверенный, методичный означал неминемую опасность, требовал от нас усердного напряжения сил и бдительности: не мирных, но военного времени. Россия и Франция наращивают армии: Британия, под бременем таких же обстоятельств, должна увеличить свой флот. Пробил час и три встревоженные державы сошлись для совместных действий:

враг больше не возьмёт их поодиночке. С этого времени, исподволь, но начинается координация военных приготовлений трёх союзников и три страны понимают безопасность как общее дело.

О безрассудные германцы! Вы упорно трудитесь, напряжённо размышляете, топчете плацы Фатерлянда в атаках и контратаках, пускаетесь в долгие расчёты;

вы раздражены среди весны своего процветания, досадуете перед изобилием плодов земных и ни один бастион, ни одна защита вашего же мира и славы не устоит перед немецкой рукой!

“Ситуация 1909 года – пишет Бетман-Гольвег, будущий преемник Бюлова – стала результатом позиции Британии и действий Германии: Лондон твёрдо принял сторону Франции и России, британская политика традиционно развернулась против сильнейшей на тот момент державы Континента;

Германия упорно следовала военно-морской программе, вела решительную восточную политику и, помимо прочего, выстраивала необходимую защиту против Франции – предвоенный Париж никоим образом не умерял враждебности.

Британия заявила о дружбе с франко-русским союзом, и мы увидели в этом чудовищное усугубление всех агрессивных тенденций военной конвенции;

тем временем, Англия, в растущем ужасе, наблюдала за нашим крепнущим флотом и переживала посягательства на свои древние права в восточных делах. Время слов безвозвратно прошло.

Пришли холода и небо затянуло облаками недоверия.” В таких словах новый канцлер Германии описывает доставшееся наследство.

Пришло и его время добавить к тревогам мира.

Весной 1911 года французские войска заняли Фец. Военная экспедиция усугубила растущее раздражение Германии и, в конце июля, имперское правительство ответило на новую досаду внезапной грубостью. Хорошо известная в европейских финансовых кругах предвоенного времени немецкая компания - “Братья Маннесманы” – заявила, что весьма заинтересована в гавани на атлантическом побережье Марокко. Речь шла о бухте Агадир и окрестных районах. Статс-секретарь иностранного ведомства Германии, господин фон Кидерлен-Вехтер, обратился в Париж за разъяснениями. Франция не возражала против компенсаций и предложила Берлину полновесный обмен марокканских выгод на территории в Конго. Германская пресса сравнивала умеренный климат Марокко с болезнетворными тропиками Конго и возмущалась: немцам более чем хватало колоний со скверными метеорологическими условиями. Вопрос породил множество замысловатых и абсолютно несущественных ответвлений. Французы приготовились к длительным негоциям. Казалось, что ключевую проблему удасться разрешить без особого труда.

Франция заявила, что видит лишь дикое песчаное побережье, без единого торгового заведения или дома, отрицает наличие германских интересов в самой бухте и на окрестных землях, но предлагает совместную инспекцию полномочных представителей сторон. Выезд на место позволит без затруднений засвидетельствовать фактическое положение дел. Париж оповестил Германию, что готов к межеванию Конго.

И вдруг, утром 1 июля, пришло неожиданное сообщение: Его Императорское Величество Германский Император решил встать на защиту немецких интересов и выслал в Агадир канонерку ”Пантера”. Небольшой корабль уже в пути. Весть разнеслась по Европе боем набата. Париж не предвидел подобного развития событий и не понимал германских намерений. Британия заглянула в морские карты и увидела в немецкой морской базе на атлантическом берегу Африки опасность для судоходства. Мы – как пишут моряки в официальных письмах друг другу – “приметили” несомненную связь тяжбы с активностью Германии на Мадейре и Канарских островах, в водах, где сходятся маршруты подвоза товаров и продовольствия из Южной Африки и Южной Америки. Европа взволновалась.

Франция не на шутку встревожилась. Граф Меттерних пришёл к Эдварду Грею с уведомлением о действиях Германии;

британский министр отложил ответ до обсуждения в Кабинете. Правительство собралось 5 июля и германского посланника известили, что Британия не останется в стороне от марокканских событий, но повременит с оглаской, пока не убедится в намерениях Берлина. С этого дня и до 21 июля германское правительство затихло. Решительная позиция Британии ошеломила берлинскую дипломатию. Наступил так называемый ”период молчания”. Правительства умолкли, германские и французские газеты живейшим образом препирались, британская пресса находила происходящее безрадостным.

День шёл за днём, в Лондон приходили длинные послания из посольств всей Европы, но истинные намерения германцев оставались сокрыты. Кабинет постоянно возвращался к марокканскому вопросу, я внимал дискуссиям министров. Ищут ли германцы повода к войне или просто темнят, давят и выторговывают новые колониальные приобретения? Если второе, то переговоры помогут делу. Великие державы, в мягкой, искусно прилаженной броне дипломатических формальностей и этикета выстроятся друг против друга. Главные спорщики, Париж и Берлин, займут передовые линии. Во втором эшелоне, на разных дистанциях, под более или менее плотной дымовой завесой оговорок и условий, расположатся соратники по Тройственному союзу и страны противостоящего лагеря:

именно в то время, нас начали называть тройной Антантой. В подобающий момент, линия дипломатической кордебаталии выразится в тёмных для непосвящённого словах, начнётся движение, кто-то из оппонентов - Франция или Германия - чуть выступит вперёд, немного отступит назад, или, возможно, шелохнётся вправо или влево. Дипломаты искусно подправят великое европейское и, конечно же, мировое равновесие;

грозные союзники разойдутся по домам в парадном строю, под салютования, нашёптывая друг другу поздравления или соболезнования. Знакомая картина.

Но и такая процедура таит в себе угрозу. Международные отношения минувших лет вовсе не шахматная игра или пляски гримасничающих, вычурно одетых марионеток, но встреча огромных государственных организмов и взаимодействие непомерных сил, явных и скрытых – так, сближение космических планет не свободно от опасности, но может пробудить гигантскую мощь тяготения. Небесные тела сходятся, начинают пускать друг в друга молнии и, за некоторым пределом дистанции, падают с привычных орбит в неизбежное и страшное столкновение. Дипломатия призвана предотвращать подобное, и дипломатия успешна, пока державы и народы не хотят войны – осознанно или нет.

Тягостная, неверная обстановка;

единое вспыльчивое движение рассорит всех, смешает карты и погрузит Космос в Хаос.

Я полагал, что истинная причина недовольства Германии кроется в англо-французском соглашении. Британия получила многие выгоды в Египте, Франция - в Марокко. Возможно, что немцы чувствуютт себя обойдёнными: почему бы им не высказаться и не настоять на своих правах, вежливо и дружелюбно? Ведущие державы сошлись в споре, но Британия стояла особняком и, по моему мнению, могла бы проявить сдержанность, умеренно пустить в ход своё влияние и обеспечить компромисс - именно это мы и пытались делать. Но если Германия действует злокозненно, то умеренность не имеет никакого смысла. Надо жёстко произнести решительное слово и не опоздать с ним. Самоустранение Британии бесполезно.

Без нашего сдерживающего влияния антагонисты могут зайти слишком далеко. Я искал решения диллемы в циркулирующих документах и телеграммах и замечал за хладнокровием Эдварда Грея растущую, а временами и тяжёлую тревогу.

Неустойчивая игра сил в нашем собственном синедрионе добавляла к накалённому мраку европейских дел. И наоборот: Кабинет превратился в миниатюрную копию международного дипломатического ристалища с его колебаниями и недомолвками. Все без исключения министры, ответственные за внешнюю политику Британии собрались в либерал-империалистском крыле правительства и за их скамьями высился увесистый трезубец морской мощи. Империалистов пристально опекали и уравновешивали радикалы, на их стороне выступали влиятельные лорд Морли и лорд Лоребёрн: мы, с канцлером Казначейства, как правило, принимали сторону последних. Кабинет балансировал между мнениями и колебания могли легко обернуться нерешительностью, неспособностью Англии выступить на той или иной стороне при опасном обороте событий. Обстоятельства складывались так, что мы равно не могли умыть руки, отвернуться от опасности и предотвратить беду своевременными и категоричными действиями. В этих условиях, позиция канцлера Казначейства приобрела особый вес.

Несколько недель Ллойд-Джордж не обнаруживал своих намерений;

я многократно беседовал с ним и пришёл к выводу: канцлер колеблется между сторонами. Но время пришло и утром, 21 июля, перед заседанием Кабинета, я нашёл в нём совершенно другого человека. Замысел канцлера выяснился: Ллойд-Джордж принял решение. Он знал что делать, когда и как. Министр финансов заключил, что Британия сползает в войну. Канцлер подробно разобрал тянущееся и гнетущее молчание Берлина. Он указал, что Германия действует, совершенно не считаясь с Англией, что наша недвусмысленная позиция полностью проигнорирована, что жёсткое давление на Францию продолжается, может произойти катастрофа и беду надо отвести заявлением - немедленным и безапелляционным.

В тот вечер, Ллойд-Джордж собирался выступить на ежегодном обеде банковских деятелей;

он открыл мне, что использует случай и, не обинуясь, заявит: если Германия задумала войну, то найдёт Британию в рядах противника. Канцлер показал мне подготовленную речь и добавил, что после заседания Кабинета ознакомит с ней премьер-министра и Эдварда Грея. Как они отнесутся к этому? Я ответил, что, несомненно, как и я: с огромным облегчением.

Ллойд-Джордж переменил сторону, наше международное поведение определилось.

Теперь правительство могло проводить твёрдую и вразумительную линию. Наступил вечер, и канцлер Казначейства произнёс перед банкирами следующие слова:

Если ситуация поставит нас перед выбором – сохранить мир, но потерять блистательное и выгодное положение, плод вековых усилий и героизма, если мирное состояние обернётся правом ущемлять жизненно важные интересы Британии и пренебрегать нами в международных делах, то я категорически назову мир, купленный за подобную цену унижением, нетерпимым для нашей великой державы.

Аудитория пропустила заявление мимо ушей. Дельцов занимала бюджетная политика Ллойд-Джорджа: недружелюбная, пугающе тягостная для собственности и богатства – знали бы они, что готовит им будущее! Банкиры сочли, что министр рутинно и для проформы вставил в речь иностранные дела. Но посольства Европы разом встрепенулись.

Через четыре дня, в половину шестого пополудни, мы с канцлером прогуливались у фонтанов Букингемского дворца. На нашем пути возник запыхавшийся посыльный. Не соблаговолит ли господин министр финансов немедленно посетить сэра Эдварда Грея?

Ллойд-Джордж порывисто обернулся ко мне: ”Это речь. Германцы могут потребовать моей отставки: вспомните Делькассе.” Я ответил: ”Вы станете самым популярным человеком в Англии” (сегодня его имя у всех на слуху, но в то время было иначе). Мы поспешили вернуться в палату, в офис Грея. Хозяин кабинета встретил нас со словами: ”Только что от меня вышел германский посол. Чуть ли не разрыв;

немцы могут атаковать флот в любую минуту. Я послал за Маккеной”. Сэр Эдвард бегло пересказал разговор с Меттернихом.

Посол сообщил, что Берлин не находит оправданий словам канцлера Казначейства. Граф жёстко заявил: если Франция отвергнет протянутую руку имперского правительства, Германия не остановится ни перед чем, но защитит свою честь и договорные права. Вслед за тем, Меттерних зачитал длинную жалобу на мистера Ллойд Джорджа ”чья речь в самом деликатном истолковании звучит предостережением в адрес Германии и, фактически, воспринята прессой Великобритании и Франции как предупреждение, граничащее с запугиванием”. Грей счёл правильным указать, что правительству Его Величества недостойно обсуждать сам предмет - речь канцлера Казначейства – после ноты, составленной в подобном тоне. Пока мы разговаривали, прибыл первый лорд Адмиралтейства, остался с нами на несколько минут и умчался отдавать тревожные приказы.

Беда пришла в обличье осмотрительных и корректных слов. В просторных, тихих покоях прозвучали скрупулёзно отмеренные фразы, проворковал мягкий, спокойный, обходительный, серьёзный разговор. Но пушки начинали говорить и народы падали от руки той же Германии вслед за меньшими демаршами. Учтивые речи, но радиограммы Адмиралтейства уже текут сквозь эфир к верхушкам корабельных мачт, и обеспокоенные капитаны меряют шагами палубы. Немыслимо. Невозможно. Безрассудство, страшные сказки, никто не решится на такое в двадцатом столетии. Темнота полыхнёт огнём, ночные убийцы нацелятся в горло, торпеды разорвут днища недостроенных кораблей и рассвет откроет истаявшую морскую мощь нашего, теперь уже беззащитного острова? Нет, это невероятно. Никто не посмеет. Цивилизованность, как и прежде, возобладает. Мир спасут многие установления: взаимозависимость наций, торговля и товарооборот, дух общественного договора, Гаагская конвенция, либеральные принципы, лейбористская партия, мировые финансы, христианское милосердие, здравый смысл. А вы полностью уверены в этом? Будет скверно ошибиться. Такую ошибку можно сделать лишь раз – и навсегда.

Речь в ратуше {1} явилась неожиданностью для всех стран и прозвучала раскатом грома для правительства Германии. Немцы загодя собрали сведения и уверились, что Ллойд-Джордж возглавит миролюбивую партию и, тем самым, обезвредит Англию. Теперь Германия бросилась в другую крайность и вообразила интригу сплочённого британского Кабинета: министры нарочно выбрали и принудили к чтению пресловутой речи самого отъявленного радикала – канцлера Казначейства.{2} Немцы недоумевали, как их представители и соглядатаи в Великобритании могли столь грубо обмануться. Берлин назначил Меттерниха козлом отпущения и, при первом же удобном случае, отозвал графа из Лондона. По мнению немецкого правительства, посол, за десять лет работы в Англии, не смог изучить персональные качества и ошибся в политике влиятельнейшего министра.

Теперь мы располагаем фактами и можем заключить, что подобное предвидение стало бы для Меттерниха нелёгким делом. Как он мог судить о намерениях Ллойд-Джорджа?

Коллеги по Кабинету увидели текст речи лишь за несколько часов до выступления. Я не мог предположить действий канцлера, хоть и сотрудничал с ним самым тесным образом. Никто не знал. Он и сам не знал, пока полностью не охватил умом происходящее.

Сегодня кажется, что Германия не собиралась воевать за Агадир, но прощупывала почву, балансируя на краю пропасти. Мир мог легко сорваться вниз: порыв ветра, головокружение и все катятся в тартарары. Но каковы бы ни были сокровенные немецкие замыслы до официального выступления Британии, мы объяснились и Германия более не желала войны.

Речь министра финансов и дальнейшие события убедили Берлин, что в сложившихся обстоятельствах военное давление на Францию приведёт Британию во вражеский стан.

Немедленной ретирады не случилось, но немцы стали с величайшей осторожностью избегать провокаций в сторону французов и повели переговоры к уступкам и примирению.

Правительство работало в величайшем напряжении: мы пытались измерить истинную глубину разногласий и оценить реальную стоимость притязаний;

в июле, августе и сентябре положение оставалось тягостным и туманным. Германская дипломатия двигалась к решению медленно и едва ощутимо, из Берлина шли известия о военных приготовлениях, наши опасения росли. Один жаркий летний день сменялся другим: казалось, что надвигается гроза.

Положение члена Кабинета дало мне возможность наблюдать за ходом событий и я следил за ними, пристально, но отстранённо: министр внутренних дел не имеет прямого отношения к международным делам. Неожиданный случай потряс меня. 27 июля Асквит устроил летний приём в саду, на Даунинг-стрит 10. Среди приглашённых оказался шеф лондонской полиции, сэр Эдвард Генри. Мы разговорились о европейских делах: я нашёл их серьёзными. Сэр Генри заметил, что министерство внутренних дел, а именно лондонская полиция, несёт ответственность – в силу какой-то странной договорённости – за охрану всех запасов кордита военно-морских сил на складах в Чаттенден и Лодж Хилл. Охрану несут несколько констеблей, многие годы и пока без происшествий. Я осведомился: что будет, если ночью к хранилищам взрывчатки на двух или трёх авто подъедут двадцать решительных и хорошо вооружённых германцев? Сэр Генри ответил, что злоумышленникам ничто не помешает. Я поспешил откланяться.

Дорога в министерство внутренних дел заняла несколько минут;

я поднялся в свой кабинет и позвонил в Адмиралтейство. Кто из начальства на месте? Первый лорд с флотом в Кромарти, первый морской лорд отъехал с инспекцией. С обоими, разумеется, можно быстро связаться по телефону или беспроволочному телеграфу. За главного оставлен адмирал – опустим его имя. Я потребовал морской пехоты, немедленно, для охраны жизненно важных для флота материалов. Мне было известно, что в учебных частях Чатема и Портсмута более чем достаточно морских пехотинцев. Адмирал ответствовал, что Адмиралтейство не обязано и не намерено ничего предпринимать: военно-морской человек откровенно негодовал на возникшего из ниоткуда гражданского министра-паникёра. “Вы отказываетесь выслать морскую пехоту?” Адмирал ненадолго замялся, но ответил:

”Отказываюсь”. Я дал отбой и позвонил в военное министерство. Мистер Хэлдейн был на месте. Я рассказал ему, что собираю и вооружаю полицейские караулы для охраны взрывчатки, и попросил подкрепление - пехотную роту к каждому из хранилищ. Несколько минут – и отданы приказы, несколько часов – и солдаты на посту. К утру запасы кордита были под надёжной охраной.

Ничтожный инцидент;

Описание событий фон Тирпицем весьма показательно: «По его (фон Кидерлен-Вехтера) предложению, 1 июля 1911 года канцлер послал в марокканский порт Агадир канонерку «Пантера». Запрос британского правительства остался без ответа на многие недели. В результате, 21 июля, Ллойд Джордж огласил правительственное предостережение: если Германия бросит вызов Франции, то силы Британии окажутся на стороне последней».

План военных действий 1909 года - в то время первым морским лордом был Фишер - предусматривал тесную блокаду германских портов. Артур Вильсон учёл новую обстановку и изменил план, но оставил это в полном секрете.

Позднее, тем же утром, я узнал, что Фишер в Адмиралтействе, пригласил адмирала в кабинет, всё ему рассказал и с радостью увидел полное удовольствие Фишера. Время от времени, глупейшие утверждения приписывают передислокацию флота на север совету Фишера. Адмирал привёл наш разговор в своей книге и справедливо отметил время беседы - 30 июля: флот прошёл Па-де-Кале предыдущей ночью, это несомненный факт. До декларации об объявлении войны, моим единственным советником во всех морских мероприятиях был первый морской лорд. Считаю необходимым занести это в хроники.

В бою у Фолклендских островов, два британских линейных крейсера с 12-дюймовыми орудиями потратили около двух третей запаса снарядов, чтобы утопить лишь пару слабейших соперников с 8,8-дюймовой артиллерией. Одинокий «Гебен» должен был бы потопить четырёх противников, используя 11-дюймовый калибр против 9,2-дюймового.

Четвёртая дивизия (пятая по порядку погрузки на суда) успела на поле боя к началу сражения при Ле-Като.

- Поражение 22 сентября, - пишет мистер Гибсон Боулз - потеря «Абукира», «Кресси» и «Хога», гибель 1 459 офицеров и матросов случилось вопреки предостережениям адмиралов, коммодоров и капитанов: мистер Черчилль до последней минуты отвергал отзыв патруля и, тем самым, обрёк моряков на неизбежную гибель от торпед любого инициативного врага.

В начале войны, все великие державы - Германия, Франция и Британия - сформировали морские бригады; возможно, что их использование при осаде и обороне Антверпена связано с неосознанным пониманием неразрывной связи города и моря.

Тяжёлые потери 7-ой дивизии часто относят ко времени боёв за Антверпен. Фактически, дивизия не понесла серьёзного урона до самого соединения с главными силами.

На этом месте читателю определённо понадобится карта стр. 185, где изображён именно этот план.

Необходимо пояснить, что в те дни беспроводная связь с миноносцами и, тем более, субмаринами не была так же совершенна, как сегодня. Радиограммы ретранслировал «Файрдрейк»; утром он расположился на полпути между субмаринами и Гарвичем. Днём, после приказа переместить субмарины в бухту, «Файрдрейк» опоздал соединиться с Кийзом, и связь на время прервалась.

Операция расписана по минутам и проиллюстрирована отменными картами в официальной британской истории войны, это материал для интересующихся специальной стороной дела. Но полная история достаточно сложна и читатель может за деревьями не увидеть леса. Я постарался вычленить главное. У.С.Ч.

Сэр Джон Джеллико в книге «Гранд Флит» ложно приписывает эту идею мне. Я никогда не отстаивал подобного плана, но лишь предложил мнение Артура Вильсона на обсуждение командующего и его офицеров.

Мне случилось свести личное знакомство с каждым из них: с Энвером, на манёврах в Германии (1910), с Талаатом и Джавидом в 1909 - последние принимали меня и лорда Биркенхеда во время визита в Константинополь.

«Дрездену» и двум вспомогательным крейсерам остались несколько недель жизни и они провели их в полной пассивности.

В дальнейшем сэр Морис Хэнки, в то время (с 1912) секретарь Комитета Имперской обороны, с ноября 1914 секретарь Военного совета.

Мы доверяли вице-адмиралу сэру Льюис Бейли не напрасно. Общеизвестно, что в последовавшие военные годы он полностью оправдал свои высочайшие качества.

Командующий флотилиями, коммодор Тэрвитт, назывался на морском наречии Коммодором Торпедных сил или, коротко, «коммодор (Т)». Подобным же образом, командир подводных сил назывался «кэптен ( S )».

Телеграмма перепечатана в работе Фильсона Янга об этом сражении, «С линейными крейсерами», стр 174.

Этот эпизод - в своей основной части - взят из официальной истории войны. Я внёс некоторые исправления и дополнения, взятые из непосредственных свидетельств, в частности из работы коммандера Фильсона Янга: он видел бой с фор-марса «Лайона».

Морская бомбардировка уничтожила лишь три из десяти тяжёлых орудий Седд-эль-Бара. Семь из десяти пушек Кум-Кале нашли неповреждёнными. Десантный отряд вошёл в форт Оркание и убедился, что оба орудия выведены из строя. Подрывные партии уничтожили шесть современных гаубиц и несколько меньших орудий на холме к востоку от Седд-эль Бара.

Причина гибели «Бувэ» остаётся под сомнением: подрыв на мине, либо снаряд, попавший в орудийный погреб. Броненосец шёл по новому минному полю и, по мнению турок, погиб на мине.

Коммодор Кийз, впоследствии вице-адмирал сэр Роджер Кийз, командир Дуврского патруля и лидер рейда против Зебрюгге.

Мы никогда не сомневались в том, что наши суда продолжат храбро выходить в море и решили применить проверенную временем морскую уловку в надежде дезориентировать вражеских подводников. В то же время мы предвидели, что неизбежные последствия германской декларации - несчастья с нейтральными судами - обидят и даже впутают в дело Соединённые Штаты; в любом случае, инциденты с нейтралами помогали нам крепче запереть Германию. Американское правительство нешуточно давило на Британию в надежде смягчить условия морской блокады: немецкая угроза судам нейтральных стран укрепляла нас в споре с США весомым набором практических аргументов. После долгого, многодневного и всестороннего обсуждения вопроса в Адмиралтействе, я объявил, что отныне и каждую неделю мы будем публиковать число потопленных германскими субмаринами торговцев вместе с общим числом судов, прошедших через гавани Британии.

Генерал Джеймс Вольф, пал в битве с французами в долине Авраама, Канада, осада англичанами Квебека (1759). Выиграл для Англии Канаду.- пр. пер.

Эта цифра и иные, схожие данные включают и повседневные потери в траншейной войне на спокойных участках фронта. Я не нашёл в официальной статистике раздельных сведений по активным и спокойным участкам. Возможно, что для таких случаев пригодно общепринятое правило одной восьмой.

Zentral Nachweiseamt . Та же цифра у французского военного историка, подполковника Корда, La Guerre Mondiale , стр. 413.

Каждую из цифр потерь можно уменьшить на одну восьмую - урон, понесённый на спокойных участках фронта каждой из сторон в любом указанном периоде.

Если добавить к германским потерям урон, понесённый на русском и иных фронтах, то есть 1 697 000 человек, общие потери составят 7 080 000, в том числе 2 000 000 смертей.

Малая доля, возможно около 2 процентов может быть отнята от общих английских потерь в каждом из периодов для более точного учёта - как это делается в германских записях - легкораненых, оставшихся в строю.

Цифры включают поправившихся больных, излеченных раненых и людей, забранных у промышленности.

МИРОВОЙ КРИЗИС
1911 – 1918.

Уинстон С. Черчилль.

Книга І и ІІ
Сокращённое и пересмотренное издание
С дополнительной главой о сражении при Марне.

http://on-island.net/History/Churchill/WorldCrisis/

Книга 1. “1911 - 1914”. Переведено Crusoe (crusoe.livejournal.com), 2005 – 2007г, с
издания:

“The World Crisis, 1911-1918” (Paperback) by Winston Churchill (Author), Martin Gilbert
(Introduction). Free Press, Published by Simon & Shuster New York

ISBN-13: 978-0-7432-8343-4
ISBN-10: 0-7432-8343-0

1
Полдень. Летняя отрада.
Дрёма, тишь. Ручей журчит.
В сон ворвался рокот ада -
Барабан вдали стучит.

Он повсюду, звук зловещий
Между солнцем и травой -
Братья наши пушкам в пищу
Маршируют на убой.

"Шропширский паренёк", XXXV.*


(Везде, где это отдельно не указано, перевод Crusoe).


Книга. І

Моей жене.
Оглавление.

Предисловие.
Глава 1. Чаша гнева.
Глава 2. На пути к Армагеддону.
Глава 3. Агадир.
Глава 4. В Адмиралтействе.
Глава 5. Фронт Северного моря.
Глава 6. Ирландия и европейское равновесие.
Глава 7. Кризис.
Глава 8. Мобилизация флота.
Глава 9. Война: переправа армии.
Глава 10. Вторжение во Францию.
Глава 11. Марна.
Глава 12. Война на море.
Глава 13. Антверпен и порты Канала.
Глава 14. Лорд Фишер.
Глава 15. Коронель и Фолкленды.
Глава 16. Бомбардировка Скарборо и Хартлпула.
Глава 17. Турция и Балканы.

2
Предисловие.
За десять послевоенных лет я написал четыре тома, теперь они сведены к одной книге.
Я давно желал соединить материал в единое целое и придать работе форму, доступную
широкому читателю. Книги предыдущего издания выходили с интервалом в два года:
отсюда неизбежные повторы и диспропорции. Более того: на свет успело появиться
множество печатных трудов, и сегодняшний читатель знает не в пример больше. В новом
издании весь материал переработан, и продолжительное повествование получило сжатую
форму. Я не увидел нужды в существенном изменении фактической основы, принципы
изложения и выводы остались теми же, что и были. Основные документы перепечатаны в
неприкосновенности. Вместе с тем, удалена масса технических подробностей и некоторые,
потерявшие смысл за десять послевоенных лет, оправдания моей собственной деятельности.
Я уделил первостепенное внимание главной теме повествования и отодвинул частные,
связанные с моей работой, вопросы.
Тем не менее, и повсюду, где это оказалось возможным, использованы новые
сведения. Эпизод с отставкой лорда Фишера несколько изменён. Теперь я вижу дело по
иному, разоблачения в мемуарах Асквита и биографы самого Фишера осветили поведение
старого адмирала куда как менее милосердным светом. Я изучил новейшие и достоверные
материалы и существенно дополнил рассказ о великих битвах во Франции. Но суть моих
взглядов не изменилась, и я остаюсь при прежней критике ошибок военного времени в
морских, военных и политических делах.
Новая редакция выдержана в едином стиле: автор, в меру своих сил, следует методам
Дефо и использует композицию “Записок кавалера”. Исторические эпизоды нанизаны на
прочную нить беспристрастных воспоминаний. Работа не претендует на всеобъемлющий
охват событий, но поможет найти ключевые проблемы и важнейшие решения в
неимоверной массе материалов о войне. Я вознамерился и постарался – усердно и честно –
раскрыть перед читателем ход и подоплёку военных дел. Случилось так, что большая часть
десяти или даже двенадцати лет моей жизни во времена Великой войны прошла за работой
на ответственейших постах: первый лорд Адмиралтейства, министр военного снабжения. Я
оказался в потоке грандиозных событий и досконально знаю их подоплёку.
Читатель найдёт в книге факты, цифры и выводы: я ручаюсь за их достоверность.
Отдельные тома переведены на семь, а то и более, языков, стали предметом критики и
обсуждений в тысячах статей. Но я не желаю переделок - малозначительные вопросы по
существу общщих выводов не дают к тому повода, перед вами завершённый труд и я
уверен, что историки будущего не поколеблют его в неотъемлемых основах.
Уинстон С. Черчилль,
Чартвелл, Кент.
1 июля 1930.